Что День единства нам готовит?

Об этом размышляет директор Центра политологических исследование Финансового университета при Правительстве РФ Павел Салин

НЕПРАЗДНИЧНАЯ ПРЕДЫСТОРИЯ

Исторически-конъюнктурная кан­ва появления этого праздника хорошо просматривается — речь идет не об исторических перипе­тиях осени 1612 года, а о реалиях середины «нулевых». Стране, ед­ва успевшей консолидироваться после хаоса «лихих 90-х», едва не приведших к гражданской войне, вновь угрожал раскол по двум при­чинам. Первая — внешняя. В конце 2004 года на Украине, где ситуа­ция обоснованно воспринималась российской элитой как модельная, произошла первая «оранжевая», «цветная революция». Для России, которая до этого не сталкивалась напрямую с целенаправленным применением технологий softpow­er, это стало серьезным шоком и впервые заставило российские власти серьезно задуматься о со­ответствии реальной политики за­падных партнеров декларируемым намерениям.

К внешней угрозе добавилась внутренняя «трещина», появлению которой поспособствовала сама власть, а ее углублению и расшире­нию — левая оппозиция. Речь идет о реакции общества на пресловутую монетизацию льгот, которая при­вела к массовым акциям протеста и стала активно эксплуатироваться прежде всего коммунистами. В 2005 году существовала серьезная опас­ность, что левые силы попытаются использовать празднование 7 ноя­бря, которое всегда было «привати­зированной» ими датой, для попыт­ки инициировать общероссийскую акцию протеста.

В этих условиях форсирован­но был введен новый праздник 4 Ноября, который на тот момент купировал две угрозы. Первую, символическую с Запада, — путем противопоставления внешних за­хватчиков и пятой колонны внутри страны, поддержавшей лжедмитриев, во многом стихийному процессу консолидации элит и населения во­круг идеи сопротивления внешнему врагу. Вторую, внутреннюю — путем переноса праздничной даты с 7 на 4 ноября, что дезориентировало как сторонников левых, так и самих ор­ганизаторов планирующихся собы­тий и в итоге сорвало их замысел.

В 2015 году, по данным ВЦИОМ, более половины россиян считали, что в стране есть национальное единство»

Однако инициаторы появления нового праздника не позаботились о его фундаментальном смысловом наполнении, что было обусловлено цейтнотом, в котором они действо­вали. В итоге это привело к тому, что образовавшийся вакуум попы­тались заполнить националисты, что им частично удалось. В ноябре 2005 года на шествие вышли пра­вые всех мастей — от нацистов до имперцев, последние позднее были интегрированы в державный про­ект конца «нулевых» — первой по­ловины «десятых» годов. В 2006 го­ду существовали серьезные опасе­ния «националистического бунта» в центре Москвы, что подогревалось августовскими погромами в ка­рельской Кондопоге, чего не прои­зошло. Однако 4 ноября на улицах крупных городов так и осталось за националистами в качестве един­ственного в году дня «общероссий­ского смотра» их рядов.

Поскольку после 2006 года опас­ность массовых беспорядков на националистической почве прак­тически отсутствовала (за исклю­чением 2011 года, после событий декабря 2010 года на Манежной площади), то серьезных усилий по «отъему» этой даты у национа­листов так и не производилось, к тому же ставка была сделана на дробление националистического движения. Это привело к тому, что уже много лет подряд в Москве и других крупных городах 4 ноября проходит сразу несколько «русских маршей».

СОЦИАЛЬНО-ПОЛИТИЧЕСКАЯ МИФОЛОГИЯ

Эрнст Лиснер. «Изгнание польских интервентов из Московского Кремля в 1612 году»

Между тем время сделало работу за авторов праздника — его «уз­навание» и признание в обществе растет. По данным Фонда Обще­ственное Мнение, число росси­ян, признающих нужность такого праздника, как День народного единства, неуклонно растет, а чис­ло противников такой точки зре­ния снижается.

Такая динамика и результаты вполне закономерны для социаль­ного конструирования. Как празд­ник 7 ноября тоже внедрялся со­ветскими властями не за несколь­ко лет, а десятилетиями и стал действительно общенациональным лишь к 1950-м годам, будучи еще освящен победой в Великой Оте­чественной войне. Однако немалую роль в его признании и, самое глав­ное, осознании населением сыграло его завершенное идеологическое наполнение. 7 ноября позициониро­валось как день победы новой, мо­лодой и более эффективной власти над одряхлевшим и исчерпавшим себя царским режимом. Заложен­ный в концепцию праздника смысл должен был быть подтвержден на практике, что и произошло по итогам Великой Отечественной — советский строй сумел победить немецкую военную машину, в то время как царский строй (по край­ней мере, так отложилось в исто­рической памяти населения) это соревнование проиграл.

После верификации на практи­ке заложенного в праздник базо­вого смысла он был окончательно принят и «пропущен через себя» подавляющим большинством на­селения. Это обусловило не только его высокую популярность в СССР, но и живучесть в постсоветской России — для его окончательного вытеснения необходимо было при­нимать специальный закон, и то лишь через 15 лет после распада СССР. Более того, даже в 2013 году, по данным ФОМ, большая часть населения считала неправильной замену 7 Ноября на 4 Ноября, при­чем против выступали даже самые молодые из опрошенных.

Чем же объясняется такая устойчивость и инертность общественных предпочтений по отношению к празднику, ко­торый являлся самой важной составляющей политической мифологии ушедшей эпохи? Представляется, что причиной является комплексное смысло­вое наполнение этого праздника. Он имел четко зафиксированную дату (взятие Зимнего дворца), был подтвержден историческим опытом (победа над нацистской Германией СССР и проигрыш немцам царской Россией) и те­кущим социальным опытом на­селения — соответствовал его самоощущению. Не зря в совет­ской пропаганде красной нитью проходила идея о том, что совет­ский человек живет лучше, чем подданный Российской империи в пресловутом 1913 году.

К настоящему моменту созрела и даже несколько перезрела необ­ходимость конструирования пол­ноценной и всесторонней новой мифологии современной России (эксперты-политологи вкладывают в термин «мифология» нейтрально­позитивный, чисто инструменталь­ный смысл). Социально-политиче­ская мифология является внешним оформлением социального кон­тракта между властью и населе­нием и позволяет гарантировать устойчивость общества в критиче­ские моменты, такие как усиление внешнего давления или смена по­колений политической элиты. Не­отъемлемым элементом такой ми­фологии является система государ­ственных праздников с обществен­но-политическим наполнением (в отличие от семейно-бытовых вроде Нового года), главным из которых по определению и названию дол­жен стать День народного единства (конечно же, наряду с Днем Победы и Днем независимости).

ЕДИНСТВО — ДИНАМИЧНОЕ И НЕУСТОЙЧИВОЕ

Каким же представляют себе этот день россияне? Данные соцопросов свидетельствуют, что, несмотря на более чем 10-летнюю историю, для большинства жителей страны это по-прежнему всего лишь вы­ходной день. Хотя растет число респондентов, которые правильно указывают его историческую при­вязку — освобождение Москвы от польских интервентов, характер празднования больше характерен для семейных событий — походы в гости или домашнее застолье и тому подобное. В то же время контекст устоявшихся обществен­но-политических праздников во всем мире предполагает участие в общественных мероприятиях, необязательно демонстрациях, как 7 Ноября в СССР или 9 Мая в со­временной России.

Основным смысловым напол­нением 4 Ноября является народ­ное единство, то есть объединение населения вокруг каких-либо об­щих ценностей. На первый взгляд с этим в современной России все вроде бы благополучно. По данным ВЦИОМ, более половины россиян считают, что в стране существу­ет национальное единство (в 2012 году число респондентов с таким мнением составляло 23 процента, в 2014-м — 44 процента).

Такая большая с учетом ма­леньких временных промежутков динамика показателей этой точки зрения жителей нашей страны де­монстрирует, что народное един­ство в России — понятие крайне динамичное и неустойчивое. По­нятно, что в 2012 году опрошенные находились под впечатлением «белоленточных» протестов, которые вновь поставили страну если не на грань гражданской войны, то тотального гражданского раскола.

В 2014 году начал формироваться пресловутый «крымский консен­сус», что и обусловило рост пока­зателей почти в два раза, но уже годом позднее этот рост составил всего десять процентов и был бли­зок к исчерпанию.

Таким образом, текущий обще­ственный консенсус является сильным, но, как представляется, краткосрочным и неустойчивым. Причина в том, что он строится исключительно вокруг внешнепо­литических побед, которые чрева­ты «ловушкой эскалации» — «пере­жив» очередную победу, население ожидает новых, причем более впе­чатляющих. Однако, условно гово­ря, триумфально присоединять по Крыму хотя бы каждые два года невозможно, что оставляет вопрос о способности постоянной демон­страции внешнеполитических по­бед открытым. Это чревато массо­вым разочарованием и возможным сползанием к новым разногласиям в обществе.

Устойчивость любого социаль­ного контракта, внешним выраже­нием которого является активное участие граждан в праздновании общественно-политических дат, прямо связана с наличием согла­сия по позитивной повестке дня, ориентированной внутрь страны, направленной на каждого жителя. На языке социологов и политоло­гов это называется консенсус по поводу базовых ценностей. Кон­сенсус этот должен быть обращен к каждому человеку, то есть каж­дый гражданин должен принять на себя ответственность, «подписав» этот самый контракт, в том числе и путем активного участия в раз­личного рода праздничных меро­приятиях.

ЗАПРОС НА КОНСЕРВАТИВНЫЕ ЦЕННОСТИ

4 ноября 2015. Участники праздничного шествия в честь Дня народного единства на Тверской улице / Фото Сергея Бобылева/ТАСС

В настоящее время в российском обществе созрел запрос на консер­вативные ценности. При этом речь идет именно о консерватизме как о способе развития, который основан на иных ценностях и темпах раз­вития, чем либерализм. При этом консерватизм не стоит путать с охранительством, которое не фор­мирует для населения позитивной перспективы и просто заключается в мантре «не надо ничего менять, иначе будет еще хуже». Больше ве­ка назад апологет охранительства Константин Леонтьев уже заявил: «Россию нужно подморозить, чтобы она не гнила». К чему это привело, мы все помним. В краткосрочной перспективе — выигрыш для узкого правящего слоя, в средне- и долго­срочной — катастрофа для всей страны.

Консерватизм как способ раз­вития предлагает альтернативу людям, которым не по душе либе­ральные эксперименты, к настоя­щему моменту все более вступа­ющие в противоречие не только с базовыми ценностями человека, но и со здравым смыслом. Нынешний миграционный кризис в Европе яв­ляется прямым следствием слепого воплощения либеральных доктрин вопреки элементарному здравому смыслу и чувству самосохранения.

В президентском Послании 2013 года Владимир Путин позициони­ровал себя как одного из лидеров мирового консервативного тече­ния, заявив, что «в мире все боль­ше людей, поддерживающих нашу позицию по защите традиционных ценностей, которые тысячелетиями составляли духовную, нравствен­ную основу цивилизации, каждого народа: ценностей традиционной семьи, подлинной человеческой жизни, в том числе и жизни рели­гиозной, жизни не только матери­альной, но и духовной, ценностей гуманизма и разнообразия мира».

Таким образом, основой нового социального контракта, который станет гораздо более устойчивым и долговечным, чем основанный исключительно на внешних побе­дах, станет социальный контракт, обращенный прежде всего к каж­дому человеку и его семье, а не к абстрактным понятиям вроде политкорректности или государ­ства (хотя существование того и другого в рамках общественного контракта не просто возможно, но и необходимо). Для устойчивости такого контракта необходимо пред­ложить населению позитивный об­раз будущего, развития страны не только и не столько через внешне­политические победы, сколько че­рез развитие каждого гражданина в отдельности и успех его семьи. Именно уверенность в своем по­зитивном будущем, а не чувство безысходности и заявления, что нужно все заморозить, а иначе бу­дет еще хуже, позволяет каждой сформировавшейся политической нации пережить трудные моменты и консолидироваться, в том числе и перед лицом внешнего давления.

Более того, Россия, которая явно претендует на большее, чем «про­сто быть нормальной страной», добившись успеха в построении обращенного к нуждам простого человека и его семьи общества и социального государства, сможет, основываясь на собственном по­зитивном и очевидном для всех опыте, предложить такую объ­единяющую идею и миру, прежде всего европейским соседям, яв­но испытывающим кризис обще­ственного консенсуса и идентич­ности. В таком случае День народ­ного единства может приобрести и более широкий смысл — как день единства всех народов европей­ской цивилизации, основанной на гуманистических ценностях тра­диционных для России и Европы религий.