«Правительство реформ»: успешный проект или свободное падение государства?
Две «Волги» за ваучер так никто и не получил
Три десятилетия назад, а именно 6 ноября 1991 года, президент РСФСР Борис Ельцин сформировал новое правительство, ключевой фигурой которого стал молодой доктор экономических наук Егор Гайдар. Споры о роли младореформаторов в истории России не утихают и сегодня. Была ли шоковая терапия необходима? Помогла ли либерализация цен накормить страну? Кто выиграл от ваучерной приватизации? Ответы на эти вопросы «РФ сегодня» искал вместе с известным экономистом и публицистом, заместителем председателя Комитета Госдумы по экономической политике Михаилом Делягиным.
- Михаил Геннадьевич, как можно охарактеризовать период, в который было сформировано «правительство реформ»? Что это было за время с экономической, социальной точки зрения?
- Упадок и разрушение всех государственных структур. После провала ГКЧП Горбачев мог, прояви он волю, сохранить свою власть или хотя бы ее часть. Но он сломался и отдал все Ельцину, который заведомо не мог управлять всем Союзом.
ГКЧП был уступкой Горбачева давлению сторонников порядка, сторонников Советского Союза. Сначала 15 июня 1991 года премьер-министр СССР Валентин Павлов выпустил постановление правительства о, по сути, восстановлении централизованного планирования экономики, но это уже никто не мог, да и не хотел. Делать было уже некому и не понятно как: экономика была полностью разбалансирована.
На 20 августа намечалось подписание Союзного договора, который ликвидировал Советский Союз. Это сейчас он видится как попытка его сохранения, а тогда, вопреки риторике, он был «мягким разводом». Мы получили бы то же, что сейчас, только чуть мягче. На время получилось бы сохранить единую армию и единый денежный оборот, но в отсутствие КГБ и КПСС это время было бы недолгим. В этих условиях перед подписанием Союзного договора, как я понимаю, будущие гэкачеписты обратились к Горбачеву с призывом: нужно что-то делать, иначе страна погибнет, а тот ответил в своем стиле: я еду в отпуск, без меня делайте что хотите. Получится у вас — хорошо, я стану спасителем Отечества, нет — я здесь ни при чем.
Именно поэтому они и бросились к Горбачеву в Форос, когда у них ничего не получилось в Москве. Для них он по-прежнему был президентом, а для некоторых еще и генсеком, хотя с этой должности ушел. Ельцин прекрасно знал об этом (глава КГБ Крючков, по одной из версий, пытался сделать его президентом СССР, играя на обе стороны) и, похоже, просто шантажировал Горбачева: или ты сейчас сдашь все, или все узнают, какой ты был жертвой ГКЧП. Да того и шантажировать было не нужно: Горбачев сам все понимал и видел, и государство перешло в состояние свободного падения. Это еще не чувствовалось на окраинах, но в Москве ощущалось очень отчетливо.
Ельцин брал власть, но у него не было ни людей, ни представления о том, что такое власть. Его консультировали и из КГБ, и американцы, но, поскольку инстинкт власти у него был очень сильный, советам он не доверял.
Сразу после падения ГКЧП начался конкурс проектов. Я работал в Группе экспертов Ельцина, и мы в том числе организовывали эту работу. Речь шла о выборе стратегии будущего, о выборе глобальной цели.
Ельцин хорошо понимал, чего он не хочет — КПСС и КГБ, а вот о том, чего он хочет, он не имел ни малейшего представления. В этих условиях все, к кому он или от его имени обращались, объясняли, что ситуация сложная, выходить из нее придется долго, требуются серьезные, трудные и долгие меры. И на этом фоне появился Гайдар, который единственный сказал: а никаких проблем вообще нет — нужно только отпустить цены, и все нормализуется само собой. Либерализация — это такая волшебная палочка, панацея от всех проблем. Бурбулис привел Гайдара к Ельцину, и Гайдар очаровал того своей полной оторванностью от реальности: Ельцин увидел, что этот человечек никогда, ни при каких обстоятельствах не сможет создать для него угрозу. Кроме того, Ельцин не просто алкал чуда: как человек, примитивно понимавший экономику, но помнящий по советским временам, что чудеса бывают, он в него истово верил. И поручил Гайдару участвовать в формировании правительства.
- Как появилась идея отпустить цены?
- В правительстве возникла ситуация неравновесия: с одной стороны, были люди, приближенные к Ельцину за счет Гайдара и Бурбулиса, и они говорили: «Мы знаем, как выйти из кризиса», а были другие, которые действительно умели работать и работали, но не были допущены к принятию главных решений и не понимали динамики происходящего. Советские министерства было поручено ликвидировать до 15 ноября. В результате они переходили в новые российские министерства, которые были пустыми оболочками, совокупностью начальников, секретарш и немногих жуликов.
Централизованное планирование не работало уже с конца 1989 года, потребительский рынок рухнул к ноябрю 1987-го, страна уверенно шла к полному хаосу. Что было делать — непонятно. Позиции самого Гайдара были довольно зыбкие. В этой ситуации 18 октября 1991 года он и Шохин провели пресс-конференцию, на которой объявили о либерализации цен со 2 января 1992 года. Окончательного решения о ней на тот момент принято еще не было: при всей очарованности Гайдаром Ельцин боялся неизвестности, понимал, что все может пойти не по обещаниям оторванных от жизни людей, и потому сильно колебался. Но когда его люди сказали это на пресс-конференции, он стал их заложником.
После того как заявление было сделано, дезавуировать его стало невозможно, поскольку все думали, что Ельцин в курсе. Сам он был в бешенстве, поскольку понимал, что его использовали, но деваться было уже некуда. Он сделал хорошую мину при совсем плохой игре. Именно в последующие два с половиной месяца было сделано большинство фотографий и телезаписей, на которых молчаливые толпы людей потрясенно стоят перед пустыми прилавками. Потому что торговля, узнав, что через два с половиной месяца она продаст этот же товар, но уже за любые деньги, а не по заниженным относительно рыночных государственным ценам, придерживала все, что было. Появился такой бизнес: в Москву и другие города приезжали люди на грузовичках, и с них что-то продавали по завышенным ценам — не важно, что. Расхватывалось все.
- А люди что-то понимали?
- Боюсь, что нет. Царил абсолютный хаос, полная атомизация, и был лютый страх перед будущим. Люди выживали. К тому времени уже прошло «павловское» повышение цен, и все понимали, что будет очень плохо. С одной стороны, было ощущение абсолютной свободы — теперь мы сами будем определять свою жизнь, ура. А потом вы приходите домой, открываете холодильник и понимаете, что совсем не ура. Напоминаю, что вклады в Сбербанке были заморожены с 1 июля 1991 года. То есть денег у не спекулирующей части общества было совсем немного.
Могу проиллюстрировать, насколько все это было не подготовлено. Я тогда работал в Кремле, и к нам дозвонился директор магазина «Электроника» на Ленинском проспекте в Москве, который торговал супердефицитным товаром. И вот этот человек, который совершенно не знал, что ему делать, дозвонился в Кремль, его соединили с Группой экспертов, и он официально потребовал, чтобы ему прислали новые прейскуранты, по которым он может продавать товар. Сам определять цены на товары он не мог: он знал, что это тюрьма. Два с половиной месяца об этом орали из каждого утюга, вышли все решения, но он не мог поверить, потому что это было невозможно! Он и нам не поверил на слово, потребовал предоставить ему документ. Мы изготовили справку о том, что можно торговать по любой цене, поставили печать, которой опечатывали кабинеты (другой не было), и я повёз ему, но отдал помощнику. Сам директор сидел в кабинете с двумя бутылками коньяка и сердечным приступом. Вот так экономика была готова к либерализации цен.
И это Москва, а не Кемерово или Осинники. И самое продвинутое, что было тогда, — торговля дефицитом. В общем, никто ничего не понимал. Общее ощущение было такое: всеобщий распад.
- А было во всем этом что-то хорошее?
- Одного своего родственника я как-то расспрашивал о коллективизации, потому что он попал в ее жернова. Он вилял так и этак, а потом сказал: «Слушай, я не помню, потому что тогда только познакомился со своей женой, и мы были счастливы». Вот и в 1991-м было много хорошего: люди встречались, влюблялись, женились. Как-то выживали…
Года до 1996-го разграбление советского наследства было весьма демократичной процедурой, и именно в этом заключается секрет массовой поддержки реформ. Со стола реформаторов сыпалось много крошек. Поэтому иногда говорят, что это было время социального оптимизма. Но для тех, кто занимался наукой или производством, это было безумием и кошмаром. Больше стало возможностей для тех, кто плюнул на свою прошлую жизнь и начал все заново.
Читайте также:
• Август-91: победила демократия или ГКЧП? • Три дня августа, которые изменили Россию
- Была ли шоковая терапия неизбежна?
- Давайте не будем повторять этот бессмысленный штамп. Это была не шоковая терапия, а шок без терапии. Это была борьба за власть, а для гайдаровцев — борьба за разрушение старой экономики.
Если говорить о том, можно ли было такого избежать, то это вопрос о качестве элиты. Люди принимали решения совсем не так, как мы их принимаем сейчас. Можно было бы обойтись несколько меньшей кровью и несколько меньшим позором. Но Советский Союз рассыпался бы так или иначе, поскольку были фундаментальные причины, которые его разорвали. Когда они складывались в конце 50-х, их никто не осознавал, а потом с ними было уже поздно бороться.
- Как вы оцениваете роль ваучерной приватизации? Что реально получило население страны?
- Кто-то что-то получил, несомненно. Я знаю людей, которые работали в электроэнергетике, в нефтянке… Но большинство людей, получивших даже акции нефтяных компаний, были вынуждены их потом продавать за гроши, поскольку нужно было как-то выживать.
Был долгий период, когда акции были, но стоили они копейки. Конечно, о двух обещанных Чубайсом «Волгах» речи даже не шло.
С политической точки зрения приватизационная кампания была крайне успешной, поскольку стояла задача «купить» директорский корпус передачей им заводов в собственность. Приватизация разрушила экономику, но обеспечила власть демократов. Директора привыкли жить в советской системе координат, поэтому они понятия не имели, как им быть с их заводами как с самостоятельной экономической единицей. Они знали, как организовать производство такого-то количества болтов. А как сделать так, чтобы эти болты кто-то купил, они не могли себе даже вообразить, поскольку привыкли, что их продукцию отрывали с руками. И как кому-то продавать, как устанавливать цены и зачем это делать — это было для них, как для меня квантовая физика, что-то немыслимое. И это была катастрофа в каждой точке. Директора разворовывали свои предприятия в основном не от алчности или желания убить их, а от беспомощности.
- Кризис 90-х годов был уникальным явлением или в мире было что-то подобное, на что можно было опереться в качестве примера?
- Если покопаться, наверное, можно найти что-то похожее. Мир большой, история длинная, а знаем мы ее плохо. Но опереться было бы в любом случае не на что, поскольку общественная наука в Советском Союзе умерла. Страной правили инженеры, создавались конструкторские школы, а то, что нужно иметь людей, которые изучают общество, было третьестепенно. В этом смысле роковую роль сыграла война с ее чудовищным перенапряжением: ни на что, что можно было счесть второстепенным, сил уже не оставалось. А когда выковали ядерный щит Родины, элита окончательно расслабилась. А ведь известно: успокоишься — упокоишься.
Советский Союз был максимум второй в истории попыткой построения коммунизма (возможно, первую предприняли иезуиты в 60-70-е годы XIX века в Парагвае, но ту цивилизацию просто вырезали, и мы мало что знаем о ней). В развитой части мира СССР был первой попыткой построить новый мир, а первый блин всегда бывает комом. Исторических параллелей никто не знал…
28880
