Высота 200 метров. Температура 200 градусов по Цельсию!

На рабочем столе в кабинете депутата Государственной Думы, генерал-полковника запаса, Героя Советского Союза Николая Тимофеевича Антошкина пачка чуть тронутых временем фотографий. На них эпизоды чернобыльской страды — страшных дней апреля и мая 1986 года, когда привычное и безобидное доселе словосочетание «мирный атом» надолго обрело зловещий смысл. С первых часов после аварии на Чернобыльской АЭС Николай Антошкин, служивший тогда в Киевском военном округе, оказался по долгу службы в самом центре событий, взбудораживших весь мир. Ему довелось организовывать укрощение аварийного энергоблока, самому заглядывать с воздуха в адское жерло вышедшего из-под контроля реактора, находить решение проблем, о которых всего за несколько дней до 26 апреля он не мог и догадываться. Вот что о тех днях вспоминает сегодня Николай Антошкин.

- В 1983 году я окончил Военную академию Генштаба и получил назначение на должность начальника штаба Сибирского военного округа, при встрече же с выпусниками-авиаторами Павел Степанович Кутахов — дважды Герой Советского Союза, Главный маршал авиации — сказал, что я еду командующим авиацией в Центральную группу войск и что надо бы вертолеты освоить, на новом месте службы пригодится. А я чистым «самолетчиком» до того был. Приказ есть приказ. Пришлось ехать в Торжок, проходить переучивание на Ми-8МТ и Ми-24В. Видимо, сам Господь помогал этим на будущее. Без этого в чернобыльские дни куда труднее бы пришлось…

Поначалу главной задачей было погасить огонь в аварийном реакторе и засыпать его. Открывали на земле боковую створку, грузили мешки с песком по 60-80 килограммов каждый. Борттехник привязывался страховочным тросом к вертолету и с высоты 200 метров их прямо в пекло метал. На этой высоте температура примерно от 120 до 200 градусов плюс радиация 3000-3500 рентген.

В первый день на заседании Правительственной комиссии отчитываюсь, что сбросили на реактор около 80 тонн. Меня тут же зашикали, а председатель Борис Евдокимович Щербина говорит, мол, это что слону дробинка — нужно не меньше 5-6 тысяч тонн, чтобы реактор закрыть. И знаете… я человек небоязливый. На разных типах самолетов летал, работал по совместительству испытателем на авиаремонтном заводе. Всякое бывало, не раз мог сгинуть, и ничего. А здесь просто страх напал, ведь если такими темпами работать, я же всю фронтовую авиацию погублю!

Вот тут и вспомнилось, кстати, что в разведывательных полетах не раз видел, как в трюмы теплоходов мешки с крупой, мукой, цементом загружают не по одному, а целыми сетями. Рядом речной порт. Срочно еду туда к начальнику: есть ли погрузочные сети. Оказывается, нет. Вспоминаю, что раз так, то можно тормозные парашюты использовать, об этом и вертолетчики намекали. Срочно через КП Киевского военного округа послал запрос связаться со всеми авиачастями. Нашли 180, привезли, испытали — и в полет. Однако надолго их хватить не могло — счет вылетов на тысячи шел. Поэтому позвонил командующему ВВС генерал-лейтенанту Н.П. Крюкову, попросил выйти на Генштаб, чтобы немедленно собрали сколько можно списанных тормозных парашютов, а нам прислали 14 тысяч десантных. Думалось, куда столько, а потом оказалось, что больше десяти тысяч использовали.

До этого пытались и саморазгружающиеся вагонетки приспособить, и кузова самосвалов, но парашюты эффективней всего оказались. Правда, сразу новая проблема открылась. На Ми-6 и Ми-26 подвесных устройств в комплектах было всего лишь по два и сбрасывались они вместе с грузом. Пришлось ездить, звонить, бегать по заводам. В Чернигове и Чернобыле на судоремонтном за ночь несколько десятков изготовили, но их нам хватило на один вылет группы вертолетов. К тому же конструкция этих приспособлений такова, что лишь один парашют вниз куполом прикрепить можно, а все вертолеты намного больше могут груза поднять. Поломали головы и поняли, что надо сделать. Набросали чертежи и в Киеве приступили к выпуску. Тогда же счет времени на часы и даже на минуты шел! Но темпы наращивали с каждым днем. Щербина человеком был справедливым, но жестким. Я себя временами чувствовал между молотом и наковальней — успеешь выскользнуть, значит, спасен. А иначе как в поговорке: или грудь в крестах, или голова в кустах. Начальники куда более высоких рангов, чем мой, должностей лишались. А я всего генерал-майором был.

Я знал, на что идем. Хотя и не в полной мере. Если дозиметр зашкаливает, как определишь, сколько облучения получишь. Я сам норму для вертолетчиков установил: не больше 22 рентген. Защищались как могли. Нам доставили свинцовые листы. Теми, что потолще, днище кабины и грузового отсека выстилали, тонкие под сиденьями размещали… Ведь там что происходило. Пожарные в первую ночь ликвидировали пламя снаружи, но в корпусе же графит горел, а его примерно 2,6 тысячи тонн и около 185 тонн топлива саморазогревающегося. Это уже нам пришлось тушить и охлаждать, и накрывать. …

После 2 мая, когда засыпку реактора во многом уже провели, вдруг стала температура повышаться. Академик Велихов сказал, что песок и глину использовать больше нельзя, только свинец. Ох мы с ним намучились. Болванки тяжелые — килограммов по сорок — пятьдесят, все в зазубринах, в заусеницах, парашюты рвут. Вот тут-то мне один рабочий идею подсказал, спросив, а сколько килограммов один строп выдержит. Меня и осенило, что нужно их без купола на стропах транспортировать и целыми гроздьями сбрасывать…

Все за дело радели, но иной раз такое предлагали, что просто оторопь брала. Пытались нас заставить ночами летать и сбрасывать грузы, использовать беспилотные самолеты, а я на это пойти никак не мог. Была еще задумка на грани фантастики. Предложили протянуть длиннейший шланг от реки Припяти, чтобы вертолет поднял его над аварийным блоком и заливал реактор. Сами судите, что из этого могло получиться. Висеть над реактором длительное время — это смерть экипажу. Вода при таких температурах испарялась еще в воздухе, это мы проверяли на специальных вертолетах с использованием специальных устройств. Но как бы то ни было, а свою работу мы сделали, сбросили в реакторный зал больше пяти тысяч тонн песка, доломита, глины и свинца. Потом подсчитали, что ни в одной военной операции не было сосредоточено на один километр фронта столько людей и техники, как здесь в одной точке. Я за эти первые десять дней 11 килограммов собственного веса потерял, а когда самое страшное было позади и разрешили передохнуть, то приехал домой и больше полутора суток без перерыва спал. Жена будила, приносила чаю и снова сон…

К сожалению, не все даже сейчас понимают, что такое Чернобыль! Чернобыль — это хуже, чем война. Я тогда особенно остро осознал, как хрупка Земля, как легко ее уничтожить

А в самом начале вертолеты подняли по тревоге из Александрии Кировоградской области. Связь еще не наладили, как следует, и я им по телефону сказал: куда фуражкой махну, туда и садитесь. Потом анекдотичные слухи ходили, что приземлялись на клумбу, хотя на самом деле на асфальтированную площадь возле клумбы и, чтобы не было пыли, поливали ее водой…

Я для своих людей все, что мог, сделал: добился им квартир, повышения в званиях и должностях. Если же получили они не самые высокие награды, то не моя вина. И в судах мне подолгу приходилось выстаивать ради тех, с кем в Чернобыле побывал. Сами посудите. Летчики базировались за пределами тридцатикилометровой зоны, хотя работали именно в ней, над реактором, улетали только на ночь. А в собесах и в судах начинающие чиновники и юристы заявляли: мол, нет этих населенных пунктов в списках на льготы. Говорю им, ребята же над реактором летали, данные привожу, что там творилось, но в ответ слышу: нас это не касается. Да я и сам такой же плевок получил, когда пришел оформлять удостоверение ликвидатора на ЧАЭС. Сидит за столом женщина, явно не имеющая понятия о Чернобыле, и говорит мне: давайте справку. Я достаю удостоверение Героя Советского Союза, в котором все написано, а она мне его назад швыряет со словами: это для нас не документ! …

К сожалению, не все даже сейчас понимают, что такое Чернобыль! Чернобыль — это хуже, чем война. Я тогда особенно остро осознал, как хрупка Земля, как легко ее уничтожить. Подумалось еще, что военным государствам, способным испепелить друг друга, пора бы перестать смотреть на мир сквозь перекрестья прицелов.