Черный аист московский…
80 лет со дня рождения Владимира Высоцкого
Владимир Высоцкий в роли Гамлета / Фото РИА «НОВОСТИ»
Кажется, только вчера это было. Невиданные толпы людей, пришедших проститься с Владимиром Высоцким. Красные гвоздики, по цепочке передаваемые из дальних рядов очереди вперед теми, кто отчаялся успеть в траурный зал театра. Ему было всего 42 года.
А в нынешнем январе мы отмечаем восьмидесятилетие человека, не отяжеленного при жизни наградами и званиями, но ставшего воистину народным артистом. Накануне юбилейной даты обозреватель нашего журнала встретился с директором Государственного культурного центра-музея В.С. Высоцкого «Дом Высоцкого на Таганке» Никитой Высоцким — сыном всенародно любимого поэта, актера, барда.
- Никита Владимирович, в показателях работы музеев обычно имеется скучная, но обязательная графа «Посещаемость». Ничуть не сомневаюсь, что «Дому Высоцкого» малолюдье не грозит. Но кто чаще всего приходит к вам, а если еще точнее, то часто ли приходят молодежь, школьники — те, кто по возрасту не застал расцвета магнитофонной культуры?
- Детей у нас бывает немало, но я бы не сказал, что они к нам рвутся. Обычно их приводят учителя, но экскурсии в «Дом Высоцкого» для школьников не обязательны, в Москве же есть из чего выбирать. А если педагоги ведут сюда, значит, им Высоцкий не безразличен. Люди старших поколений тоже берут с собой внуков. Забвение Владимиру Семеновичу не грозит. Но думается, что пришло время включить его песни в школьные программы. Уже есть интересные предложения, как это сделать, как координировать урок или уроки его творчества с остальным курсом литературы. Я не могу говорить о конкретных сроках, но уверен, что это обязательно произойдет.
Вокруг отца сложилось множество преданий, иной раз он предстает в них просто былинным богатырем. Многие почитатели совершенно серьезно считали, что он действительно воевал, шоферил, даже сидел»
- Кто еще торит ту самую не зарастающую тропу к вам?- Нередко бывают иностранцы. Одни слышали про Театр на Таганке, бывали в нем и затем решают зайти к нам. Иные из них хотят больше узнать о России, находят в своих путеводителях упоминание и выкраивают время. Но, разумеется, необходимы усилия с нашей стороны, чтобы оставаться в информационном поле. Мы и не успокаиваемся. Само собой, проводим акции типа «Ночь в музее». В январе будет оживление в связи с юбилеем. Сейчас работаем над новой экспозицией, надеемся открыть ее в середине весны. Используем в ней многие возможности современной техники: и звук, и видео. Будет звучать голос Высоцкого, посетители увидят черновики, варианты стихотворных текстов, ощутят контекст времени, ведь многие из песен тесно связаны с эпохой. Отдельный зал посвятим театру и кино. Словом, посетители смогут стать участниками происходящего, любой найдет, на что обратить внимание. Хотим, чтобы сами песни стали экспонатами.
- Расскажете и покажете биографии песен?
- Хотя бы наиболее значительных. Скажем, песни из кинофильма «Вертикаль». Лента была для отца переломной, после нее он стал тем Высоцким, которого знают и любят. Он сам говорил, что в «Вертикали» наиболее удачное сочетание песен и содержания. Слова радиста Володи о жизни в горах звучали в его устах совершенно естественно. Не случайно, что среди рукописей отца есть посвящение знаменитому альпинисту Михаилу Хергиани.
- Какие из его ролей в кино вам представляются наиболее заметными?
- Бытует такое несправедливое, но распространенное мнение, что отец — прежде всего поэт и исполнитель своих песен, потому его и приглашали режиссеры, хотя были рядом актеры и посильнее. Что на это отвечать?! Наши научные сотрудники нашли в архиве «Мосфильма» фотопробы его соперников на роли поручика Брусенцова в фильме «Служили два товарища» и Дон Гуана в «Маленьких трагедиях». Конкуренты оказались серьезные — на первую роль пробовался однокурсник Владимира Семеновича по Школе-студии МХАТ Георгий Епифанцев (помните Прохора Громова в «Угрюм-реке»?). На вторую же роль претендовал Сергей Юрский. А выбрали отца, хотя петь ни в одном из этих фильмов ему не пришлось. На мой взгляд, обе роли ему удались, без преувеличения очень хороши. А вот с главной ролью в фильме «Интервенция», для которой он специально писал песни, случилась совсем печальная история. Фильм отправили пылиться на полку архива, вспомнили о нем почти через двадцать лет, перед выходом на экраны в 1986 году нельзя было уже обойтись без реставрации…
Фото РИА «НОВОСТИ»
- Если не ошибаюсь, причиной архивного заточения стало обвинение в легкомысленном показе Гражданской войны?
- В любом случае к зрителю эта лента пробилась только после смерти отца. А главной и притом непесенной его удачей стало исполнение роли Глеба Жеглова в телефильме «Место встречи изменить нельзя». В этом случае налицо удивительное стечение обстоятельств и творческих индивидуальностей: книга Вайнеров, режиссура Говорухина, блистательный актерский ансамбль и жегловский образ, словно специально написанный авторами романа для Высоцкого.
- Вы имеете в виду, что Жеглов для него стал как бы «вторым я»?
- Может быть, даже первым. Этот его герой — сильная, непримиримая, но в то же время поэтическая натура. Да он ошибается, да порой давит людей, и никто его в этом не оправдывает, но это удивительно цельная, хотя и противоречивая фигура. Ему безоговорочно можно поставить в упрек только финальный эпизод с убийством Левченко. Кстати сказать, это четко подметили друзья «Дома Высоцкого», питерские художники «Митьки» и по-своему попытались подправить образ и сюжет. На их выставке, устроенной как-то у нас, была картина, где Левченко перепрыгивает через стену и уходит от пули Жеглова!
- Укорять можно за многое, но по большому счету для отца, как и для Жеглова, было свойственно неприятие полутонов, максимализм и близка тема романтического героя, которому колебания чужды.
- Но эти мотивы в его творчестве не взялись ниоткуда, они проявлялись намного раньше, например, в роли безработного летчика в считающейся первой истинно «таганской» постановке «Доброго человека из Сезуана».
- Пилота, мечтающего во что бы то ни стало вернуться в небо, он стал играть далеко не сразу. Когда отец пришел «на Таганку», уже не как зритель, а как актер, роль Янг Суна была занята, и отец играл «второго бога». «Безработным летчиком» он окончательно стал только в 1968 году, когда из театра надолго ушел Николай Губенко. Но этот образ настолько подошел ему, что со временем отца стали считать даже автором баллад-зонгов и самой знаменитой из них — «Шагают бараны в ряд». Но это не так. Музыку написали Анатолий Васильев и Борис Хмельницкий, а тексты Бертольда Брехта — в переводах Бориса Слуцкого.
- Не опасаетесь этим признанием расстроить поклонников отца? Я держал как-то в руках самиздатовский сборник песен Высоцкого, и в предисловии категорически утверждалось, что с этих зонгов началась его «таганская» биография.
- Песенная биография отца «на Таганке» началась заметно раньше и весьма неожиданно для него самого. В 1964 году (еще до того, как театр возглавил Юрий Любимов) появился спектакль «Микрорайон». Отец тогда еще работал в Театре имени А.С. Пушкина, почему-то решил посмотреть этот спектакль и услышал в нем свою раннюю песню про того, «кто раньше с нею был». А в программке спектакля черным по белому значилось: «слова и музыка народные». Звучит как легенда, но это правда. Позднее он написал несколько стилизаций для спектакля «Пугачев» и очень гордился, что стал соавтором Сергея Есенина. В спектакле «Берегите ваши лица» по стихам Андрея Вознесенского звучала его знаменитая «Охота на волков». Сочинял он и для других постановок, мечтал создать спектакль по своим песням, но Любимов воплотил эту мечту только после ухода отца из жизни.
- Молва гласит, что «Охоту на волков» он исполнял для Леонида Ильича Брежнева?
- С Брежневым он не встречался, но с его дочерью Галиной был знаком. А вот с Хрущевым он общался. Никита Сергеевич был уже в отставке и в опале. Но я не рискну категорически утверждать, что песенное послесловие к «Охоте» — « Меня зовут к себе большие люди…» — относится к кому-то конкретно. Знаете, вокруг любого театра, а тем более вокруг «Таганки», всегда собиралось много самых разных людей. Его часто приглашали спеть, и он соглашался. Иногда коллеги просили не отказываться, мол, нужно для театра, нужно, чтобы за границу выпустили. С этим же было тогда очень непросто.
Фото РИА «НОВОСТИ»
- Не это ли он имел в виду, когда писал: «Я суеверен был, искал приметы, — / Что, мол, пройдет, терпи, все ерунда… / Я даже прорывался в кабинеты / И зарекался: «Больше — никогда!»?
- Вокруг отца сложилось множество преданий, иной раз он предстает в них просто былинным богатырем. Многие почитатели совершенно серьезно считали, что он действительно воевал, шоферил, даже сидел.
- Он сам на одном из концертов иронично говорил, что все это «не совсем так».
- Того, что «совсем так», было намного больше. Он был способен на поступки, с обыденной точки зрения вообще необъяснимые. Незадолго до смерти оказался с концертами в Калининграде, много выступал, немало заработал, а все деньги отдал совершенно чужому человеку, который попал в беду. И нельзя сказать, что не знал цены деньгам, что они легко ему давались! Или другая невероятная, но совершенно достоверная история. У театра к нему подошел незнакомец, попросил помочь. Это не выдумка, я знаю этого человека — вертолетчика, которого за какие-то надуманные провинности лишили права летать. Сколько людей отделались бы сочувственными словами или просто прошли мимо! А отец дошел чуть ли не до министра гражданской авиации и добился справедливости.
- Не сказался ли на этом поступке воплощенный им некогда образ летчика из пьесы Брехта?
- Трудно сказать, но хлопот потребовалось много.
- Я очень люблю его ранние, смешные песни. Помните, сетования конькобежца-спринтера, которого заставили бежать длинную дистанцию: «Подвела меня — ведь я предупреждал! — дыхалка: / Пробежал всего полкруга — и упал. А жалко!» Это так легко, смешно, разговорно! И другое, из того же периода «У тебя глаза, как нож…»: «Я все ноги исходил, / Велосипед себе купил, / Чтоб в страданьях облегчения была. / Но налетел на самосвал, / К Склифосовскому попал, / Навестить меня ты даже не пришла». Вот эта оговорка «облегчения была» просто блистательно передает характер незадачливого героя.
А из серьезных песен, конечно, «Банька», «Купола», «Кони привередливые», «Баллада о детстве». И еще одна несправедливо остающаяся в тени песня о последних днях войны: «Сбивают из досок столы во дворе, / Пока не накрыли — стучат в домино. / Дни в мае длиннее ночей в декабре, Но тянется время — и все решено». Это просто грандиозная по ощущению света, горя, приблизившейся Победы песня. Я был на записи и помню, что она меня прямо ошеломила. Отец написал ее поздно и на концертах не пел. Поэтому, наверное, она до сих пор как бы на втором плане.
Фото РИА «НОВОСТИ»
- Владимира Семеновича не стало, когда вам не было и шестнадцати. Успел ли он как-то повлиять на вас?
- Я понял, кто он, кем он был, после его ухода из жизни. В этом отношении он повлиял на меня больше, чем другие отцы влияют на детей, находясь рядом. При жизни его влияние сказывалось не в том, чтобы сказать что-то назидательное типа «курить — здоровью вредить». Влияло то, как он шутил, как разговаривал с людьми. Однажды он повез меня в театр на «Гамлета». Там он меня кому-то перепоручил, я отправился за кулисы, а когда вернулся, он уже был в костюме. Прозвенел звонок, и я вдруг увидел в нем прямо космическую скорбь. Такие моменты влияли больше, чем нотации и наставления. Он всегда был самим собой.
Читайте также:
• Когда был последний концерт группы «Кино» • В Севастополе может появиться аллея имени Высоцкого
- Вы были сценаристом фильма «Высоцкий. Спасибо, что живой».
- Лента не лишена недостатков, но она честная. Когда фильм вышел на экраны, то в Интернете, по телефону я насмотрелся и наслушался всякого — мол, зачем показывать его болезнь. Но фильм не об этом, он о победе над собой, об отношении отца к творчеству, к своему дару. Это, по сути дела, история одного стихотворения «Мой черный человек в костюме сером». А если бы мы не говорили откровенно о его недуге, те же люди стали бы заявлять, что мы испугались откровенности. К тому же фильм до появления на экранах очень агрессивно продвигали, такая промоактивность у нас непривычна. Многим не понравилось, что утаивали до последнего имя актера. Но через год фильм показали по телевидению, и реакция была спокойнее. В любом случае это определенная часть моей жизни.
- После кончины вашего отца многие барды и поэты откликнулись на его смерть песнями и стихами. В печать их тогда не пускали, трогательные и пронзительные поэтические эпитафии ходили в списках, разлетались по стране на магнитофонных лентах. Мне особенно запомнились строки Владимира Солоухина: «Я в бреду, как в тумане, / Вместо компаса — злость. / Отчего, россияне, / Так у нас повелось. / Только явится парень / Неуемной души -/ И сгорит, как Гагарин, / И замрет, как Шукшин, / Как Есенин повиснет, / Как Вампилов нырнет, / Словно кто, поразмыслив, / Стреляет их влет»… Все эти стихи были откровенны. Вы смогли бы выделить то, что тронуло больше остальных?
- Первое посвящение, которое я услышал, принадлежало Булату Шалвовичу Окуджаве. Он читал его у нас на Малой Грузинской. Музыка еще не родилась. Он так и написал: «Не слагались слова / И с мелодией стих не сходился». А последние строки для меня звучат, словно только что услышанные: «Белый аист московский / На белое небо взлетел. / Черный аист московский / На черную землю спустился».
А стихи, посвященные отцу, присылают к нам в музей до сих пор.
Вокруг любого театра, а тем более вокруг Таганки всегда собиралось много самых разных людей. Его часто приглашали спеть, и он соглашался»
- Творчество Владимира Семеновича не представить без темы Великой Отечественной войны. Притом ни о какой лакировке трагедий прошлого говорить не приходится. Я знаю многих фронтовиков, которые не скрывали слез, слушая его военные песни и баллады. Однако теперь на волне вседозволенности об этом героическом и страшном периоде говорят всякое. Находятся лжеисторики и прочие желающие опорочить и осквернить нашу Победу. Можно ли представить, как отнесся бы Высоцкий к любителям помуссировать версии о нашей вине в развязывании войны и даже, что надо было сложить оружие, тогда, мол, пиво лучше стало бы?- Простите за грубость, но я не удивился бы, если бы он просто в морду заехал таким «историкам». Память о войне была для него свята. Это не значит, что он видел только блеск орденов и салюты. Но разговоров типа, что надо было сдать Ленинград, и тому подобных он уж точно не потерпел бы.
5496
