А зори здесь по-прежнему тихие…

«Маленькой я тогда была, худенькой, по­тому мины меня и терпели. Наступишь на противотанковую — и ничего, смол­чит. Сама снимешь взрыватель и тогда только подружке отдаешь, пусть уносит, теперь не страшно. Я своим девочкам обезвреживать не доверяла. Они не обижались, помнили, как Маруся Паш­кова подорвалась. Я рядом стояла, но только контузией отделалась. Метра на три взрывом отбросило и ничего более. А она… Боже мой, видели бы вы, как че­ловек после взрыва над землей летит, кувыркается и весь в огне. Упала — одни головешки вместо Маруси…»

Клавдии Николаевне Логиновой на момент нашего разговора пятнад­цать лет назад было за семьдесят.

Для остальных девушек-минеров по возрасту она самой старшей была и до самой кончины оставалась как бы старшей сестрой. Бывшая сотрудница районной газеты и на пенсии с авто­ручкой не рассталась, по всему Со­ветскому Союзу разыскивала подруг, слала по всем инстанциям послания, надеясь, что вспомнят о них, соберут­ся все же отблагодарить за три года хождений «по гроба, как по грибы».

Примерно в этих же самых краях сражались и гибли героини знамени­того фильма «А зори здесь тихие…». Ни Логинова, ни ее подруги по разминиро­ванию эту киноленту без слез досмо­треть ни разу не смогли. Хотя славным киногероиням жилось все же послаще. Все-таки они солдатами Красной Ар­мии были официально оформленными, с питанием, обмундированием, звания­ми. А здесь… Что на себя надели перед уходом из родных домов, в том и тру­дились до снегов и морозов, когда зем­ля затвердевала так, что мину не выко­вырять. Казенной обуви в первое лето не дождались, а своей подошвы прово­локой от тех же мин приматывали. Ког­да и это не спасало, то лаптями обходи­лись, сами их и плели. Многие так ноги позастуживали, что потом еле от избы до огорода могли дойти. Тамара Котов­ская, лично обезвредившая 1472 адские машины, в последние годы жизни и де­сятка метров сама одолеть не способна была. Однако… в армию их никто офи­циально не призывал, так что «минерам по зову и приказу судьбы» ни прав, ни льгот, положенных инвалидам и ветера­нам войны, долго не полагалось.

В Вологодском областном архиве новейшей истории мне показали пап­ку с документами об этой мало кому известной минной страде. Война в Прионежье шла в основном позицион­ная. В сводках Совинформбюро этот участок фронта не упоминался. Про­исходившее здесь с 1941 года, когда 272-я дивизия остановила финнов, рвавшихся к Ленинграду, по 1944-й, в котором пришедшая на смену ей 368-я дивизия окончательно отбросила про­тивника, впору передать перефрази­рованным названием романа Ремарка «На Оштинском участке Карельского фронта без перемен». За годы противо­стояния леса, поля и болота оказались нашпигованными минами и фугасами.

Враг ушел, но минные поля оста­лись. Профессиональным саперам хва­тало дел в действующих армиях. Муж­чины воевали. Вот кому-то и пришло в голову бросить на взрывоопасные земли девушек и подростков. Партия сказала — надо, комсомол и Осоавиахим ответили — есть!

Командира девичьему в основном отряду нашли бывалого, даже внешне довольно схожего со старшиной из ки­нофильма. Иван Трофимович Васькин угодил под пулеметную очередь еще в 41-м где-то близ Евпатории. Пока пе­ревязывали его, рядом рванула мина и к пяти пулевым добавилось девять осколочных ранений. После скитаний по госпиталям его признали негодным к строевой службе в любое время и направили домой в Прионежье, где поручили районный Осоавиахим. До 1944-го он занимался обычной обо­ронной подготовкой, а потом…

- По-разному к нам приходили, -рассказывал мне Иван Трофимович в окружении своих бывших подчинен­ных. — Были добровольцы, которые сами в райкомах записывались, а ча­ще девчонки сами не знали, куда же их забирают. Приходила повестка че­рез исполком или сельсовет, а в ней по тому времени обычное: мол, явиться к назначенному сроку с запасом еды на столько-то дней… Отправляли их на курсы, давали часов семьдесят теории — и вперед на работу.

Планов многих минных полей не сохранилось. Это о наших взрывных заслонах речь, а о финских и пода­вно ничего толком не знали, вся ин­формация сводилась к схемам линий вражеской обороны и сообщениям, где снова несчастная корова подорвалась. Миноискатели не реагировали на де­ревянные корпуса взрывных ловушек. Говорят, командир всему пример, он и оказался первым, кому досталось. Девушки выстроились на обочине до­роги, а Васькин вышел на кромку поля для показательных занятий. Сначала Бог его миловал, а потом Иван Тро­фимович зацепил щупом взрыватель. Ударной волной наставника сбило с ног, но ранений, к счастью, не приба­вилось. Зато всем наблюдавшим ясно стало, что с ними будет, если не пове­зет или же если расслабятся.

Без риска тогда ничего не давалось. Финны за годы позиционной войны обустроились на славу. Отступая, оста­вили в добротных землянках и блин­дажах множество заманчивых штучек, которых уроженцы российской глу­хомани прежде не видывали. Расчет ушедших был на то, что наши солдаты и минеры не устоят перед любопыт­ством, а то и соблазном прихватить что-то на память. Под любой безде­лушкой или настенной картинкой мог таиться провод к взрывному сюрпри­зу. Мины находили и в патефонах, и в коробках с пластинками, и в посуде. Однажды наткнулись на сауну. В ней все оставлено, как для гостей дорогих: парьтесь на здоровье. А тротиловая начинка оказалась даже под веником, не говоря уже о шайках или о камен­ке. Порой беда поджидала еще на по­роге. Александра Осиповна Кирикова, немало походившая в родных местах с миноискателем, вспоминала: однаж­ды, выйдя к финской базе, собралась в блиндаж заглянуть. Спас командир, вовремя и неласково оттолкнувший ее. Морали он читать не стал, а осторожно продел через дверную ручку веревку с петлей, чтобы узел не затягивать, и дернул ее на себя с безопасного рас­стояния. Внутри ухнуло так, что дверь в щепки…

Фейерверков хватало на всех. Од­нажды вдоль дороги выложили все мины, собранные за день. Набралось их больше четырехсот. Лежали они и лежали в ожидании, когда телегу при­шлют, чтобы отвезти их к ближайшему полному безлюдью и подорвать. Оста­вили часовых, чтобы не польстился кто-нибудь из деревенских на взрыв­чатку для запретной рыбалки, и взвод замаршировал мимо этой импровизи­рованной выставки античеловеческих достижений. Взрыватели удалены, чего бояться?! Но вдруг одна из безобид­ных уже убойных хлопушек возьми да рвани. Мины разбросало по сторонам. Взводу громом по ушам, но все целы остались. Поэтому поговорили вечером на высоких тонах, выводы сделали и через пару дней забыли про ЧП. Другие поводы для разбора полетов появились.

Снова вспомню знаменитый фильм и не без горечи скажу, что кормили «мобилизованных и призванных» по комсомольским путевкам совсем не по-киношному. Сохранилась не требу­ющая пояснений справка о ходе раз­минирования, подготовленная для Во­логодского обкома КПСС: «Питание со­гласно решению бюро обкома ВКП(б) от 4 апреля 1945 года по нормам про­мышленных рабочих организовано, за исключением чая, сахара, мыла, таба­ка. Правда, отпускаемые продукты для разминеров недоброкачественные, в частности, картофель на 50 процентов гнилой и плесневелый, толокно вме­сто крупы затхлое и плесневелое. По этому вопросу разговаривал с т. Беззаботиным, обещал продукты выделить более лучшего качества».

И это уже сорок пятый год! В со­рок четвертом было и того хуже. В шесть утра чай с куском хлеба и по­началу не всегда с сахаром, вечером баланда: по сезону с грибами, а то и без. В первую осень выручала картош­ка, предусмотрительно посаженная финнами. В ней тоже без «подарков» не обошлось, но минеры, как ни юны были, перехитрить себя не дали, ина­че вместе с клубнями бы и к небесам или в калеки. Обедали прямо там, где время передохнуть застало, чтобы не топать пешком к своему лагерю, — сил по молодости хватало, но обувь, или точнее — ее остатки, берегли. Все ме­ню — краюха ржаного да горсть клюк­вы или брусники, что подвернется на маршруте, и вперед с песней.

Про песню я без иронии. Они и впрямь пели и про Катюшу, и про тан­кистов, и про священную войну, и про туманы-растуманы. Эту, правда, исполняли на свой переиначенный лад: «Ах, минеры, мои, разминеры, / прионежские злые луга. / По домам мы вер­немся не скоро / Лишь когда забелеют снега!» Не забывали и свои деревен­ские, запомнившиеся от бабушек напе­вы. Пели, когда шли по утрам снимать мины, добрая половина которых была поставлена советскими же войсками, пели, возвращаясь. А вечерами умудря­лись еще на танцы в ближайшую де­ревню бегать. Иосифу Еремину и Вере Гришкиной минные поля помогли друг друга на всю жизнь найти. Где работа­ли, там и укоренились. Все послевоен­ные годы трудились в колхозе «Новая заря», на обезвреженных собственны­ми руками землях. Другие тоже оста­вались навечно неподалеку. Только без детей, без старости и даже без могилы.

- От Женечки Панфиловой одну косичку на ветке березы нашли, — го­ворила мне Клавдия Логинова, — да еще одежды обрывки. Мы потом ча­стушку сложили: «Неужели мина — ду­ра, / Неужели разорвет. / Мои русые кудерышки / По ветру разнесет».

Другим больше везло. Лидия Патрашина осталась без ноги, но в госпитале нашелся добрый человек, записавший в истории болезни о фронтовом ране­нии. Так что она хотя и на протезе, но с пенсией и в почете жила. А Марии Кирилловой врачи почерствее попа­лись, она с похожим увечьем лет сорок мыкалась, пока не удалось справедли­вости добиться. Про «мелочи» вроде оторванного пальца вообще никто не вспоминал. Михаил Климов, умерший в начале 90-х, до самой смерти хромал, но радовался при этом, что удалось от врачей в госпитале отбиться — те хоте­ли всю ступню отрезать, чудом спасся от любителей ампутаций…

Через три года надобность в граж­данских «разминерах» пропала и уце­левших отпустили по домам. Высшим поощрением для выживших стал зна­чок «Отличный минер». Иван Васькин пытался всех 88 своих подопечных, каждодневно игравших со смертью, к орденам представить. Но увы, у рай­онных и областных властей нашлись свои соображения. В Москву отправили представления на восемь человек, но ответа так и не дождались. Одно исклю­чение, правда, все-таки было: земляки погибшей Лидии Потаповой из города Белозерска все же добились указа о на­граждении орденом Красной Звезды.

В постсоветские времена постарев­ших героинь минного фронта наконец обрадовали. Законодательное собра­ние Вологодской области и областная администрация распространили на них льготы, положенные участникам войны. Затем пришел черед запозда­лых, но не обесценившихся наград. В архивах нашлись копии давних пред­ставлений, и тогдашнее руководство Вологодчины постаралось дать ход навеки позабытым, казалось бы, до­кументам. Подобного прецедента в нашей стране еще не было, и дело шло не без шероховатостей. Занимавшийся им помощник губернатора Александр Штурманов объяснил мне: камнем преткновения оказалось то, что ни ордена Боевого Красного Знамени, ни ордена Красной Звезды, о которых шла речь в ходатайствах полувековой давности, новая Россия в наследство от СССР не приняла. А как награждать тем, чего нет?! В конце концов, новые представления оформили на орден Мужества. По неведомым причинам этот вариант признания заслуг одо­брения не получил и высшие наград­ные инстанции остановились на ме­далях «За отвагу». На мой взгляд, ком­промисс вполне достойный. Подвиги, совершенные в былые времена, куда логичнее отмечать наградами, совре­менными свершениям, чем современ­ными знаками отличия. К тому же из отцовских рассказов мне запомнилось, что в годы войны солдаты ценили эти медали не меньше, чем ордена.

Словом, получилось прямо-таки, как пророчил Василий Теркин в поэме Александра Твардовского: «Нет, ребя­та, я не гордый. / Не загадывая вдаль, / Так скажу: зачем мне орден? / Я со­гласен на медаль. / На медаль. И то не к спеху. / Вот закончили б войну, / Вот бы в отпуск я приехал / На родную сторону. / Буду ль жив еще? — Едва ли. / Тут воюй, а не гадай. / Но скажу на­счет медали: / Мне ее тогда подай…»

Награды им вручали пятнадцать лет назад там, где они их заслужили, — в начисто выгоревшей за войну деревне Оште на границе Вологодской и Ленин­градской областей. Были планы собрать за праздничным столом всех доживших, но кое-кого из сорока трех хвори удер­жали дома. Ладно еще, что болезни не всех смогли взять в оборот. Анастасия Васильевна Маньшина была в 1944-м командиром отделения. Потом работала десятником на лесоразработках, пяте­рых детей вырастила. Уже с медальной коробочкой в руках сказала мне: особо гордится тем, что сыновья да и внуки никогда не приходили к ней на бутылку стрельнуть. И не потому, что живется всем очень сладко, а потому, что не при­выкли печали на дне стакана топить. Она же сама способна была за себя постоять. За год до награды собствен­норучно два КамАЗа дров распилила и на чурки порубила. Такой вот шейпинг вкупе с аэробикой по-вытегорски.

А Иосиф Еремин до признания его отважным не дожил. Медаль за него получила жена его Вера, в девичестве Гришкина. Ее саму тоже наградой не обошли. Уж не знаю, была ли в России другая семья, в которой две медали «За отвагу» и у жены, и у мужа, к не­счастью, посмертно.

Я смотрел на них, и в памяти всплывала фраза английского класси­ка Уильяма Теккерея. «Любая старуш­ка когда-то была красавицей», — писал знаменитый англичанин в «Ярмарке тщеславия». Но красоту вкупе с мо­лодостью все равно не удержать, так что жалеть об этом не стоит. Горько от иного: порадоваться своим юным пре­лестям им в полной мере не довелось из-за войны, из-за мин, из-за взрывов.

У иных из моих собеседниц к «ме­дальному» дню внуки успели срочную отслужить и у правнуков впереди при­зывной возраст наметился. Тогда шли бои в Чечне, и о минах-растяжках что ни день, то услышать можно было с телеэкранов. Я спросил у них: а смог­ли бы сейчас с адскими машинками справиться, если нужда заставит?

Одни ссылались на непослушные от прожитых лет и нелегкого труда пальцы, которым прежней чуткости не вернуть. Другие уверяли, что знакомые мины в телерепортажах видывали и даже прикидывали, как бы половчее лишить их взрывной мощи. Но и после вопроса, и на прощание все не забывали сказать: «Не дай бог!»

Олег Дзюба