Страны и их конституции

В свое время Владимир Маяков­ский радовался «Другим стра­нам по сто. История — пастью гроба. А моя страна — подросток: тво­ри, выдумывай, пробуй!» — Время и жизнь распорядились таким образом, что несколько десятилетий спустя после этой хрестоматийной репли­ки страна-подросток с тысячелет­ней историей снова была поставлена перед необходимостью «творить, вы­думывать, пробовать», правда, теперь уже не отвергая, а заимствуя многое из сотворенного и выдуманного теми, кому по сто и даже больше.

Сегодня, оглядываясь на два по­следние десятилетия, обнаруживаем, что заимствованными оказывались не только идеи и принципы, но и казусы, ошибки и коллизии. Начиная с само­го факта, что дважды за столетие — в начале и в конце исторического экс­перимента — России пришлось созда­вать принципиально новый Основной закон, причем в 1918 году о какой-либо преемственности речи вообще быть не могло в силу отсутствия у Российской империи конституции как таковой. Да и не шла тогда речь ни о какой преемственности, напротив, новая власть горела желанием разру­шить старый мир до основанья и от­ряхнуть его прах со своих ног.

Кризис 1993 года, в свою очередь, оказался спровоцирован невозмож­ностью втиснуть новые общественно-политические и экономические реа­лии в «брежневскую» конституцию, написанную для совершенно другого государства. Равным образом прак­тически все страны реагировали на переломные моменты в своей исто­рии полной переработкой действо­вавших до того момента конституций или созданием новых. Во Франции от революции до реставрации за два с половиной десятилетия их сменилось до десятка. Германия за неполные 100 лет от первого объединения до второ­го получила 5 конституций (включая две конституции ГДР) и полтора де­сятка лет жила фактически без оной.

Интересно, что после всех драма­тических коллизий в современной России формально продолжает дей­ствовать ряд законов и прочих актов из советского прошлого. Очевидно, громадность стоящих перед законо­дателями государственных задач и необходимость срочного на них реа­гирования не всегда оставляют время для необходимой инвентаризации. На­пример, сохраняет силу закон РСФСР от 15 декабря 1978 года «Об охране и использовании памятников истории и культуры». То, что памятники продол­жают гибнуть, относится не столько к закону, подредактированному в 2002 году, сколько к правоприменительной практике. Семь лет спустя отрестав­рировали закон от 8 июля 1981 года «О судоустройстве РСФСР», он тоже продолжает действовать.

Случаются и более любопытные казусы. В ходе недавних бурных де­батов по поводу реорганизации РАН среди многих прочих остался без внятного ответа вопрос, почему, соб­ственно, с принятием закона требова­лось так спешить, ведь поспешность, согласно народной мудрости, хороша совсем при другом занятии. Но — при­няли, внеся попутно изменения в от­дельные законодательные акты РФ. Оставив при этом не отмененным, не измененным, а следовательно, не по­терявшим юридическую силу Указ Президента РСФСР от 21 ноября 1991 года «Об организации Российской ака­демии наук». Он же, в частности, все числившиеся за АН СССР на террито­рии России материальные ценности передавал в собственность РАН, а пра­вительству предписывал закрепить за институтами, лабораториями, пред­приятиями и организациями, вклю­чаемыми в систему РАН, их здания, основные фонды и другое движимое и недвижимое имущество.

Даже такое прискорбное явление, как торговля парламентскими кресла­ми, не является ни чем-то новым, ни сугубо отечественным изобретением. Английский король Яков I еще в на­чале XVII века озадачился вопросом, нельзя ли назначение в палату лордов сделать прибыльным бизнесом. И сде­лал. Спрос опережал предложение: к концу правления практичного монар­ха численность пэров в палате удво­илась. Карл I продолжил дело своего предшественника. Правда, он в итоге плохо кончил, но вовсе не из-за ком­мерческой своей жилки.

В целом же мировой конституци­онный процесс восходит еще ко временам древнего Шумера первым из­вестным нам

задокументированным сводом законов является Кодекс Ур-Намму, правившего в городе Ур четы­ре тысячи лет назад. В 594 году до н.э. при правителе Солоне конституцией обзавелись Афины. А вот Древний Рим с объединением своих законов в единый документ подзадержался поч­ти на 900 лет, минувшие от создания «12 таблиц» до Кодекса Феодосия.

Западной части империи на мо­мент его принятия жить оставалось меньше полувека. В 604 году н.э. пер­вая конституция — «Законоположения в семнадцати статьях» — появляется в Японии, ее автором считается принц Сётоку. Приблизительно через пару десятилетий пророк Мухаммед со­ставит Конституцию Медины, адре­сованную всем жителям первого ис­ламского государства — мусульманам, иудеям и язычникам.

Из действующих самой старой яв­ляется конституция Сан-Марино. При­нятая в 1600 году, она базируется на городском уставе, который древнее ее еще на три века и в свою очередь вдохновлялся Кодексом Юстиниана (529-533 н.э.). Если же говорить о до­кументах, оказавших и продолжаю­щих оказывать влияние на мировой конституционный процесс (начиная от преамбулы, так или иначе отразив­шейся во многих последовавших ана­логичных документах, включая Устав ООН и Конституцию России), следует назвать прежде всего конституцию США, принятую на конвенте в Фила­дельфии 17 сентября 1787 года и ра­тифицированную впоследствии пред­ставителями всех 13 первоначальных штатов.

В ее основу положены принципы разделения властей между законода­тельной, исполнительной и судебной ветвями, система сдержек и противо­весов, закреплялась значительная са­мостоятельность субъектов федера­ции (штатов). Первоначальный текст дополнил Билль о правах (первые 10 поправок, закрепившие базовые пра­ва личности), одобренный конгрессом два года спустя. Всего же за 226 ми­нувших лет к американской конститу­ции были приняты 27 поправок, отцы-законодатели по праву могут гордить­ся качеством своей работы. С другой стороны, во Франции по сложившей­ся традиции до последнего времени предпочитали писать новый основной закон, чем латать, дополнять и пере­иначивать прежний.

А вот бывшие колониальные хо­зяева североамериканских штатов как жили тогда, так и продолжают жить вообще без конституции — та­кова одна из священных британских традиций. Надо сказать, что особых неудобств по этому поводу на Альби­оне не испытывают и «исправляться» не собираются. Впрочем, в мире они не одиноки, не имеют конституций в традиционном представлении также Израиль, Канада, Новая Зеландия. То, что можно понимать под канадской конституцией, представляет собой свод из трех десятков базовых доку­ментов.

Нельзя сказать, что Россия оста­валась совсем уж в стороне от кон­ституционного процесса. «План госу­дарственного преобразования» Миха­ила Сперанского и «Государственная уставная грамота» Николая Ново­сильцева и Петра Вяземского, подго­товленные по указанию Александра I и предусматривавшие переход к кон­ституционной монархии, разделение властей, отмену крепостного права потенциально были способны вписать империю в мейнстрим мирового раз­вития. Однако у монарха не хвати­ло либо воли, либо государственной мудрости решиться на столь смелый шаг.

Решимости вполне хватало у царя-реформатора Александра II, который отменил-таки крепостное право, при­нял Земское положение, Городское положение, Судебные уставы, рефор­мировал просвещение, отменил теле­сные наказания. По злой иронии судь­бы император погиб от бомбы, бро­шенной террористом-народовольцем в день, когда должен был подписать конституционный проект, предусма­тривавший возможность ограничения самодержавной власти в пользу орга­нов с ограниченным народным пред­ставительством. Вместо этого его на­следник Александр III выпустит Мани­фест о незыблемости самодержавия.

Пройдет еще четверть века, прежде чем невозможность более удерживать гигантскую страну в режиме жесткого самодержавного управления вынудит Николая II даровать народу «Высочай­ший манифест об усовершенствова­нии государственного порядка», про­возгласивший основные права и сво­боды личности, и подписать Указы об учреждении Государственной Думы и переустройстве Государственного совета. Как показали дальнейшие со­бытия, с введением представительной демократии романовская династия безнадежно опоздала. И тем легче ее слабые ростки оказалось вырвать новой власти, для которой «демокра­тическая республика, учредительное собрание, всенародные выборы и т. п. есть диктатура буржуазии, и для ос­вобождения труда от ига капитала нет иного пути, как смена этой диктатуры диктатурой пролетариата». Сменили. Заплатили дорого. Вернулись к исход­ной точке.

Можно только позавидовать ис­ландцам, чей парламент — альтинг — благополучно пережил целое ты­сячелетие (с 930 года). Изначально он напоминал наше Новгородское вече: раз в два-три года летом все свобод­ные мужчины острова собирались на совет в поле на берегу озера Тингвадлаватн. В основном там разрешали споры, но также голосовали (в пря­мом смысле) и принимали законы. На­пример, альтинг санкционировал при­нятие христианства в 1000 году. Ставить мудрость предков под сомнение у викингов не принято — в стране до сих пор действует стародавний закон, гласящий: лошадь, единожды увезен­ная с острова, обратно вернуться не может. Так решило «вече» в 982 году, и отменять закон никто не собира­ется. Сегодня альтинг — обычный из­бираемый однопалатный парламент, заседающий на постоянной основе в Рейкьявике.

Французы, как уже отмечалось, от­личаются от викингов своим непосто­янством. Выливалось оно не только в создание все новых конституций, но и в сам подход к их основополагающим принципам. Так, десятилетие после Французской революции ознаменова­лось бесконечными спорами, кто мо­жет быть наделен правом заседать в парламенте, т.е. представлять нацию. Сначала это были депутаты, потом парижские мобилизованные, комитет общественного спасения. Соответ­ственно, «мягкую» революцию сменил террор, затем реакция, военная дик­татура. Каждый новый режим неиз­менно объявлял, что правит от имени и для народа… Затянувшиеся поиски «правильной» представительной де­мократии кончились, когда пришел генерал Бонапарт и короновался в императоры.

Собственно говоря, французские за­конодатели лишь продолжили вековеч­ный спор о демократии, начавшийся тогда и там, когда и где она зародилась — в Древней Греции. Ее критики уже тогда утверждали, что народ не может служить источником власти — слиш­ком для этого собрание вместе слу­чайных людей подчинено сиюминут­ным интересам, подвержено эмоциям и легко манипулируемо. Чему, кстати, и в античности были красноречивые примеры: в Афинах, как мы помним, глас народа вынес смертный приговор Сократу, а в Иерусалиме послал на распятие Христа. Не случайно Платон, словно предвосхищая итог Француз­ской революции, предупреждал, что избыток демократии ведет к тирании.

Как в конституционном праве не­сомненным ориентиром служит кон­ституция США, так, законодатель­ные органы многих стран в качестве модели используют заседающий в Вестминстерском дворце британский парламент, прозванный «матерью всех парламентов», пусть даже упомяну­тый ранее альтинг старше его на не­сколько столетий — первый выборный парламент в Англии был созван в 1265 году. Через полвека он уже имел две палаты — в одной заседали высшая аристократия и высшее духовенство, в другой были представлены рыцари и горожане. Первая впоследствии ста­нет палатой лордов, вторая — общин. Каждый закон требовал для принятия согласие с ним обеих палат и монар­ха. На короткий период в середине XVII века после казни короля Карла I Вестминстер объединил функции за­конодательной и исполнительной власти, но в конечном счете дело за­кончилось восстановлением монар­хии при параллельном значительном усилении власти парламента (Билль о правах 1689 года). Тогда же на арену впервые вышли политические партии тори и виги.

Становление конституционной мо­нархии пошло более споро, когда на престоле в начале XVIII века воцарил­ся Георг I из Ганновера, не знавший языка своих подданных. В королев­ские обязанности входило предсе­дательство в совете министров, что при таком обороте дел превратилось в скверный анекдот. Вести заседания, таким образом, поручалось ведуще­му министру (на тот момент Роберту Уолполу), который к конце правления немца де-факто превратился в перво­го премьер-министра. Еще через 100 лет право определять, кто станет пре­мьером, неторопливые англичане за­крепят навеки за парламентом.

В сегодняшнем мире британская модель представительной демокра­тии является одной из двух домини­рующих на планете наряду с западно­европейской. Если вестминстерская модель делает упор на состязатель­ность открытых дебатов, на первый план выдвигая пленарные заседания, то в европейской (консенсусной), на­против, основная работа проводится в комитетах и комиссиях. В вестмин­стерской модели депутаты, получив­шие посты в кабинете, остаются дей­ствующими членами парламента, в европейской они, даже сохраняя ман­даты, как в Швеции или Голландии, лишаются права голосовать.

Также сколько стран, столько и ва­риантов формирования кабинета ми­нистров. В рамках вестминстерской системы (Великобритания и страны Содружества) премьерский портфель автоматически достается лидеру круп­нейшей парламентской партии, хотя (снова дань традиции) формально фа­милию должен озвучить царствующий монарх или генерал-губернатор. В Ир­ландии, наоборот, парламент номини­рует премьер-министра, назначить ко­торого формально должен президент. В Германии и Испании глава государ­ства вносит кандидатуру (победителя на выборах) для ее утверждения пар­ламентом. В Италии, Румынии и Таи­ланде назначенный главой государства премьер должен в установленный срок получить вотум доверия у законода­телей. В Японии и Пакистане глава кабинета избирается самими парла­ментариями, в Швеции — назначается спикером риксдага (парламента).

Что характерно, независимо от процедуры любая практикуемая форма в перечисленных странах считается демократической и легитимной. И только в России, наоборот, любая процедура априори рассматривается как недемократичная или недостаточно демократичная.