Закон — это продукт политического компромисса

Так считает парламентарий, работающий в Государственной Думе с момента её создания

В преддверии 20-летия Федерального Соб­рания «Парламентская газета» продолжает серию интервью с политиками, которых в полной мере можно назвать частью истории российского парламента. Почему законы пишутся «неконкретно»? Можно ли было избежать войны в Чечне и есть ли дружба в политике? Об этом мы спросили Алексея Митрофанова, пришедшего в Государственную Думу ровно 20 лет назад.

- Что подвигло вас в своё время пойти именно в представительную власть, ведь можно было состояться в бизнесе, в исполнительной власти?

- Дело в том, что меня увлекла, конечно, политика. С 1989 года я участвовал в различных выборах и политических событиях того времени как журналист, политический технолог. С 1991 года активно работал с Жириновским, с ЛДПР. Привлекали идеи, романтика: действительно, люди спорили о политике, о путях развития, сейчас такого нет, к сожалению. Пришло более праг­матичное время…

- Я бы так не сказал. Как раз наоборот — новый виток, Болотная, рассерженные горожане. Это то поколение ребят, которые не застали ни 91-го, ни 93-го года. Они подросли…

- Да, но всё равно это не сравнить с ситуацией 1989-1990 годов, когда были глубинные реформы, переход от одного метода управления страной к другому. Ребята жили эти двадцать лет не в условиях однопартийности, они привыкли к разнообразию мнений.

У меня в молодости были, конечно, возможности иные, предложения по бизнесу. Но политика увлекла, и мне было очень интересно. И парадокс заключается в том, что трудно было в 1990 году предcтавить, что через три года ты станешь депутатом национального парламента, который ещё будет называться Госдума. И в 31 год я стал депутатом парламента. Я помню, когда мы с моим коллегой депутатом Филатовым — он на пять лет моложе меня — приезжали в разные страны типа Японии, там вообще не понимали, как такое может быть в таком молодом возрасте, и мы объясняли, что это революция, мы живём в революционное время.

- За двадцать лет что вы для себя считаете самым главным из событий, встреч, решений?

- Я считаю главным то, что парламент оказался жизнеспособен, и я к этому тоже прилагал определённые усилия. Когда мы пришли в Думу, бюджет России был двадцать миллиардов долларов, а сейчас под четыреста. За двадцать лет он увеличился в двадцать раз.

- Разве это заслуга Госдумы, а не Газпрома?

- Это не только заслуга Газпрома. За 20 лет нами была создана законодательная база — современная, на мировом уровне. Все говорят про то, что нефтяные и газовые компании приносят налоги, ну извините, они в начале 90-х не платили! Мы даже не знаем, может быть, в начале 90-х можно было иметь другой бюджет, но они не хотели платить. Что явилось причиной распада СССР? Не Беловежские договорённости, а банкротство ВЭБ и банкротство Сбербанка. То есть осевая система, кровеносная денежная система страны остановилась.

- Год от года количество законопроектов, принимаемых в Госдуме, увеличивается. Говорит ли это о том, что качество работы Федерального Собрания год от года улучшается?

- Трудно говорить, что есть качество законодательной работы. Иногда говорят: «Закон написан не очень конкретно». А закон написан не очень конкретно потому, что закон — это ещё и продукт политического или ведомственного компромисса. Россия — страна 100-120 огромнейших, в хорошем смысле слова, производственных или бюрократических корпораций. Это нефтяные, газовые корпорации, это 11 ведомств, где люди носят погоны, пограничники, Прокуратура, Следственный комитет, военные, МЧС и так далее. И между ними законодатель должен искать мощнейшие компромиссы, искать взаимодействие.

Вот вам пример. Я ещё в 90-е годы предлагал введение разных типов визы для иностранцев, чтобы было чётко написано: 1 — член правительственной делегации, 2 — эксперты правительственного уровня, 3 — студенты, обучающиеся в России без права трудиться и так далее. То есть открываешь, смотришь тип визы и всё понимаешь, не надо проверять… Вот сейчас не понимают, по какой визе временно въезжать Мадонне — по туристической? Вот столкнулись с этой историей, а я сто лет назад предлагал: ну сделайте для артистов и видных деятелей специальный тип визы с правом выступать, работать, и всё, вопрос закрыт. Нет, это не делается 15 лет. Потому что разные ведомства занимают свою позицию.

- За двадцать лет вашей работы в Думе вы были автором и соавтором многих законов. Что вы сами считаете главным?

- Ну, во-первых, я работать ещё не закончил, поэтому трудно говорить. Но если оглянуться на эти двадцать лет, то, мне кажется, главным будет, во-первых, то, что я один из тех, кто готовил политическую амнистию 1994 года, по которой вышли участники ГКЧП-1 и ГКЧП-2. Это серьёзное политическое событие — Дума сразу показала, что она «заточена на мир». Ельцин очень не хотел амнистию: отпускать Руцкого, Хасбулатова. Нас пугали, намекали: зачем вы выпускаете своих конкурентов, кто вы будете такие, когда выйдут Хасбулатов, Лукьянов, Руцкой из тюрьмы, — они будут лидерами оппозиции. А они вышли и никакими героями не стали, героями они были в октябре 1993-го, а через полгода вышли обычными гражданами…

Вообще я считаю, что когда после октября 1993-го прошло двадцать лет, надо вспомнить всех погибших, надо полный список опубликовать, сказать, сколько этих людей реально погибло, кто они были.

Второе большое дело политическое — наша многолетняя работа на Ближнем Востоке, прежде всего с Саддамом Хусейном и ливийским лидером Каддафи, которые оба трагически закончили. Я считаю, Жириновский, Гуцериев, Митрофанов, как врачи, продлили жизнь иракскому режиму. Но мы работали не на них, а на свой народ, на свою страну. В России была труднейшая экономическая обстановка. Любые заказы (а Саддам Хусейн обеспечивал заказами машиностроителей, нефтяников и так далее) тогда были просто на вес золота.

Третье — я бы назвал пару законов, которые я лично инициировал. Это закон о борьбе с терроризмом. Что такое операция в Чечне — это война, это хулиганство, это конфликт? Надо же описать это законодательно. Закон о положении иностранных граждан. Тоже ходили и говорили, что этот закон никому не нужен — МИД и так будет визы давать. Но в итоге мы приняли такой закон, и он прижился.

Четвёртая позиция очень важная — это закон о государственном регулировании развития авиации, который был принят в 90-е годы. Он ограничивал приобретение иностранцами акций авиационных предприятий России 25 процентами. Вокруг него шла борьба. Тогда эпоха была другая, иностранцы чувствовали уверенно себя, давали деньги, и этот закон вызывал дикое раздражение. Удалось его принять, и я считаю, что в значительной мере нацио­нальную авиапромышленность мы сохранили этим законом.

- А что вы, оглядываясь назад, сделали не так?

- Чечня. Считаю, могло быть всё по-другому. И не снимаю с себя ответственности за это — довели до войны, а могли не доводить. Мы были знакомы с Дудаевым в 90-х годах. В 1993 году в сентябре были у него на праздновании Дня независимости, когда Жириновский вошёл на стадион — встал весь стадион, так хлопали. Они советские люди были, как мы могли поругаться, как вообще всё это произошло? Конечно, поссорили труба и большая переработка нефти, решали, кому деньги отдавать, кому нет, вот этот нарыв начал набухать. Я скажу честно, что когда мы выиграли выборы в 1993 году, полгода дикой «звёздности» было у депутатов ЛДПР. Нас принимали во всех странах мира, мы выступали на всех телеканалах, с нами почти жили корреспонденты CNN. Всё это утянуло нас от чеченской проблематики. Чеченцы просили: обратите внимание, у нас пахнет дымом. А как-то не до них было… Дудаев постоянно просил встречи с Ельциным, но так и не встретился. Он просил, чтобы не посылали его к помощникам, а хотел встретиться один раз с руководителем страны, хотел с ним договориться. Был момент, когда можно было машину войны остановить. Это самая большая проблема парламента.

- Есть такое мнение, что в политике не может быть друзей, есть только временное пересечение интересов. Но всё-таки за 20 лет кого из политиков вы можете назвать своими друзьями?

- У меня были близкие многолетние отношения с Владимиром Вольфовичем. Они знали и периоды близости, и периоды даже некой конфронтации. Но я считаю его, независимо от всего, человеком мне близким по духу. Причём, вы понимаете, близость — это не всегда ежедневное общение, бывают ситуации, когда ты человека месяцами не видишь, но это ничего не меняет. В данном случае он остаётся для меня близким человеком, не знаю, как он воспринимает меня. Я в хороших и близких отношениях с Александром Евгеньевичем Лебедевым, с которым мы учились в институте вместе, потом на разных этапах взаимодействовали. У меня есть близкие знакомые среди коммунистов, не буду всех называть. Это и бывший губернатор Псковской области Евгений Михайлов, который был избран при моём участии в 1996 году. Вообще я общаюсь с десятками, сотнями людей, с кем-то поближе. Политика — это уже давно моя жизнь.