Я — уралка, а это народ крепкий!

На счету композитора более восьмисот песен, многие из которых вошли в золотой фонд отечественной эстрады… 29 марта у Людмилы Алексеевны юбилей! Незадолго до этой даты она дала интервью обозревателю нашего журнала.

РФС: Вы всю жизнь служили музыке. Кто кого выбрал: вы ее или же она вас?

Людмила Лядова: Выбора, как та­кового, у меня, наверное, не было. Я же из очень музыкальной семьи. Отец играл на многих инструментах, был солистом Свердловского оперного те­атра. Мама работала хормейстером. У нас дома существовало семейное трио! Когда приходили гости, ма­ма пела, я садилась за рояль, а папа играл на скрипке. Меня учили музыке с самого раннего детства. Еще когда меня носили на руках, заметили, что я машу ручкой в такт походке. Если шаг убыстряли, то я убыстряла темп, а при замедлении я махала медленнее. И мама рано начала меня готовить к карьере пианистки, пригласила учи­тельницу, которая мне давала частные уроки.

РФС: А не мешало музыке ваше ув­лечение рыбалкой? Ваша двоюрод­ная сестра, скрипачка Ирина Озерная вспоминала, как однажды выехали ночью ловить щук. Вы сидели на носу лодки с горящей лучиной. Вдруг что-то сверкнуло при лунном свете и уда­рилось о днище плоскодонки. Все рас­терянно замерли, а вы сдернули с себя телогрейку и накрыли ею очумевшую щучку…

Людмила Лядова: Иногда думается, что я девчонкой по ошибке родилась! Я с мальчишками как-то дружнее бы­ла, чем с девчонками. Любимая игра — «казаки-разбойники». А рыбалка… Летом мама меня стригла наголо и отправляла из Свердловска в Нижний Уфалей, где она сама родилась. Рядом протекала речка Уфимка. С тех пор обожаю рыбачить. Какие там лови­лись красноглазые «чебаки», как на Урале называют плотву!

С гордостью скажу: я — уралка, а это народ крепкий!

РФС: Молва гласит, что вашим педаго­гом был Генрих Нейгауз…

Людмила Лядова: Он очень повлиял на меня, но опосредованно, поскольку фортепианной игре меня учила его воспитанница. В какой-то степени я причастна к его непростой участи — помню, как мы ему посылки отправ­ляли в Каменск-Уральский, куда он был сослан только за то, что немец. Представляете, в ссылку отправляют самого Нейгауза, который столько гениальных пианистов воспитал — Святослава Рихтера, Эмиля Гилельса и многих других. В 1938 году он при­ехал в Свердловск, пришел к своей ученице, моей наставнице Берте Соло­моновне Маранц, и спрашивает меня: «Мила, ты «Лунную сонату» играешь? Сыграй!». Она в до-диез миноре идет, я так и начала. Он похвалил, а потом говорит не без подвоха, конечно: «А можешь первую часть сыграть на пол­тона ниже?» Я отвечаю: «Пожалуйста!». Играю. Он говорит: «Ну и девуля!» Мне было тринадцать лет.

РФС: Правда ли, что вас исключали из консерватории?

Людмила Лядова: Было такое… За то, что я не знала марксизма-ленинизма. Ну не любила я эту науку. И однажды, получив двойку по этому предмету, я взяла и стерла эту запись в зачетке каучуковым каблуком туфли. Просто сняла туфлю — и стерла! За это меня и попросили вон.

РФС: Иначе говоря, вы получили «чер­ную метку». По тем временам это мог­ло стать невыводимым клеймом на всю жизнь. Как же вам удалось уце­леть?

Людмила Лядова: Из Москвы при­ехало начальство и попросило пока­зать что-нибудь талантливое. Дирек­тор консерватории Орлов не захотел ударить в грязь лицом и, надо думать, скрепя сердце вызвал меня. Перед се­рьезной комиссией я играла «Симфо­нические этюды» Шумана. А они же труднейшие! После этого появилось распоряжение того же Орлова — вос­становить Милу Лядову с комментари­ем: «Ну и играет!».

РФС: Как вы ступили на композитор­скую стезю?

Людмила Лядова: В военные годы Свердловск, где я училась, приютил Киевскую консерваторию. Ее дирек­тор Луфер организовал конкурс на лучшую военную песню. Я тогда уже сочиняла фортепианные пьески, про­бовала себя и в песенном жанре. Для конкурса я написала песню «Три Тани» и получила первую премию. Дебют­ными слушателями ее были раненые бойцы и командиры в госпиталях, а их много было на Урале в ту пору, мы часто выступали перед ними, нередко бывали на заводах. К этой первой моей военной песне скоро добавились новые, например, «Маруся-партизанка». Пела я и знаменитые «Темную ночь», «Давай закурим». Очень люби­ла песню «Как у дуба старого». Можно сказать, что я воспитывалась на пес­нях военных лет, и благодаря им го­дами позднее появились многие мои песни.

РФС: Сохранились воспоминания ва­шей соученицы по консерватории об одном из концертов. Она сравнивает вас с полевым мышонком-тушканчи­ком в ветхой юбчонке и старом свитерочке. Очевидице концерта запом­нились «бурные пассажи» и «немыс­лимые аккорды», к которым вы пере­ходили после классики, и ваш крик со сцены: «Кавалеры, приглашайте дам!» Наверное, «кавалеры» не заставляли себя ждать?

Людмила Лядова: Не заставляли. У них впереди был фронт, с которого не всем суждено было вернуться. Танце­вали вальс-бостон, фокстрот, румбу.

РФС: Сейчас не каждый музыкант со­гласится выступать без гонорара даже на благотворительном концерте. Вам платили тогда хоть что-нибудь?

Людмила Лядова: О деньгах никто и речи не мог завести. Мама, которая вместе со мной участвовала в таких концертах, записала в дневнике, что благодарностью были 300 граммов белого хлеба и солдатский ужин. «Это было великолепно в тяжелые дни во­йны!» — вспоминала она.

РФС: Ваши песни полюбили в Сверд­ловске, есть свидетельства, что их рас­певали на заводах, где вы выступали. Но. от признания уральской публики до успеха в Москве дорога далека.

Людмила Лядова: Несмотря на во­йну, тогда не забывали о поиске та­лантливой молодежи. В 1943 году в Москве проходил конкурс молодых дарований, после выступления на ко­тором я услышала теплые слова от та­ких корифеев, как Голованов, Нежда­нова. Представляете, как приятно пи­сать было маме, что сам Лев Оборин про меня сказал: «Прелесть!» Второй раз я выступала в Москве через год, на Всесоюзном смотре музыкантов-исполнителей. Но на этот раз само­уверенность подвела. Подумалось, что как-нибудь сыграю. Ан-нет, ни премии, ни диплома не получила. Руки однако же не опустились. Подумалось, раз не получилось на смотре пианистов, то попробую себя на конкурсе артистов эстрады. После возвращения домой я создала дуэт с Ниной Пантелеевой, и в 1946 году мы стали лауреатами, хотя ни на что не надеялись. Так называе­мые бывалые люди нам сразу заяви­ли, мол, ни о чем не мечтайте, там все уже распределено заранее. Но отсту­пать мы не стали. А в жюри Утесов, Ильинский, Шульженко. Для конкур­са я обработала негритянскую песню «Небо, небо, почему ж мы не ходим в рай?» Не буду скромничать, мы так чисто ее исполнили, что все совершенно обалдели. Никогда не забыть слов Ле­онида Утесова: «Когда вышел дуэт, как будто окно распахнулось в вишневый сад». Тогда же я впервые встретилась с Дунаевским. После первого тура мы пришли к нему, исполнили в моей об­работке для дуэта его песню «Ехал я из Берлина». Исааку Осиповичу и об­работка, и исполнение так понрави­лись, что он подарил нам песню «Пу­ти-дороги»

РФС: Ваш дуэт объехал всю страну, начиная с еще не пришедшего в се­бя от ужасов блокады Ленинграда и до самого Дальнего Востока. Лучшие композиторы страны предлагали ис­полнить новые песни. Ваши голоса по­стоянно звучали по радио. И вдруг. идиллии пришел конец, творческий тандем распался. Вы не жалеете, что так получилось?

Людмила Лядова: Я ни о чем не жа­лею. Пробиваться всегда трудно, но я пробилась только своим трудом и своей музыкой. А дуэт я бросила са­ма через шесть лет. Пантелеева стала невероятно зазнаваться. Бывало, что вместо того, чтобы вставать в три часа утра и ехать на продолжение га­стролей ранним поездом, она. вста­вала в позу. А если отвлечься от исто­рии с нашим распавшимся маленьким коллективом, то не могу не сказать — обидно, что сейчас уже нет настоящей эстрады, нет личностей на эстраде, как это было в прошлом. Всему моему поколению и в голову не приходило, что можно выходить на сцену и про­сто открывать рот под фонограмму, как щука. И по части мелодии, гармо­нии сцена сильно обеднела. Некото­рые молодые, даже не зная нот, уже называют себя «звездами», но много лет только копируют сами себя. Зачем тогда заканчивать консерваторию, ес­ли все так просто?

РФС: От прекрасного ленинградско­го писателя Виктора Конецкого мне когда-то довелось услышать казусную историю. В качестве корреспондента одной из московских газет он уча­ствовал в арктическом круизе, где его уговорили выступить с рассказом о съемках фильма «Полосатый рейс», од­ним из сценаристов которого он был. Не секрет, что зрители имена авторов сценария, как правило, не запоминают, и поскольку саму ленту должны были показать после его вступления, то кто-то из зала настоятельно по­требовал: вы про себя расскажите, а не про других! А с вами бывало нечто подобное?

Людмила Лядова: Вновь сошлюсь на мамин дневник. Почти шестьдесят лет назад мы с ней плыли по Волге на туристическом теплоходе. Кто-то ме­ня узнал, и слово за слово дошло до выступления. Дальше предоставлю слово маме: «Мила за роялем… При­нимали ее «на ура»… Закончила она «Чудо-песенкой», которую попросили повторить. И вдруг мы слышим голос: «Все это очень хорошо, но вы бы что-нибудь свое спели!»

РФС: Этой песней вы в какой-то сте­пени помогли пробить «железный за­навес» между СССР и Западом для советской музыки. Нашу классику за рубежом исполняли, но современных песен практически не знали, за ред­чайшими исключениями. А «Чудо-пе­сенку» записала известная английская певица Джерри Скотт. Как это случи­лось?

Людмила Лядова: Я была знакома в ту пору с американским журнали­стом Эдмундом Стивенсоном и его женой Ниной. Однажды мы вместе от­правились в гостиницу «Националь», где остановился знаменитый амери­канский импрессарио Сол Юрок. Он многие годы организовывал гастроли в США Большого театра и многих со­ветских выдающихся артистов. Я ис­пекла шикарный пирог, и под него мы пили в номере чай. Там был рояль, и я исполнила несколько песен. Эта Юроку очень понравилась. На прощанье я оставила ему свой маленький сбор­ник «Солдатские лирические песни», попросив передать его по возможно­сти Джерри Скотт. Никаких надежд я не питала, но Джерри действительно записала «Чудо-песенку» в Англии, а затем прислала пленку для популяр­нейшей тогда в СССР радиопереда­чи «С добрым утром». Ее исполнение было просто изумительным. У песни открылось как бы второе или даже третье дыхание. А у меня. приба­вилось врагов среди композиторов. Как меня клевали, иные готовы были просто растерзать! В «Правде» появи­лась статья «Пошлые песни Людмилы Лядовой». Нашлись знакомые, кото­рые перестали здороваться. И только Мстислав Ростропович при встрече похлопал по плечу и сказал слова, ко­торые я не устану повторять: «Ничего, Милка, ты уралка — выдержишь!»

РФС: Вашему музыкальному и испол­нительскому стилю присуща не частая в наше время особенность, которую я рискну назвать словами Евгения Бара­тынского «лица необщее выражение». Вы не пытались определить, что это значит именно для вас?

Людмила Лядова: Скажу очень ко­ротко, в два слова — это вечное дви­жение.

РФС: Для массового слушателя вы прежде всего автор многих ушедших в народ песен. Но в вашем звуковом достоянии немало музыки, именуемой серьезной. Что из нее вам особенно дорого?

Людмила Лядова: Самая счастливая судьба у Концерта для фортепиано с оркестром (ля минор). Он написан в классической трехчастной форме: бы­страя часть — медленная — быстрая. Я, прежде всего, хотела выделить ме­лодию. Недаром мой любимый компо­зитор Рахманинов говорил: «Мелодия — основа музыки». Среди моих слуша­телей был знаменитый пианист Ван Клиберн. Мы увиделись в подмосков­ной Рузе, в Доме творчества компози­торов. Он, сидя рядом со мной, пере­листывал карандашный экземпляр нот и больше следил за моими рука­ми, чем за музыкой. Когда я закончи­ла первую часть, он схватил меня за руку и сказал «Олрайт. Она здорово играет». Конечно, перед этим я поза­нималась как следует и даже плакала от волнения.

РФС: Многие ваши коллеги, особенно в постперестроечные времена, отбы­вали в дальние края, надеясь поймать «Синюю птицу» преуспевания. Вас не посещали подобные соблазны?

Людмила Лядова: Мне в жизни не раз советовали: «Езжай в Америку — ты там будешь миллионершей!». Но я никогда всерьез к этому не прислуши­валась. И все, что со мной было, — это и есть моя судьба. А в судьбу я верю.