Тайны дяди Гиляя

Но у других краев и стран ничуть не меньше прав на расположе­ние к знаменитому репортеру и почитание его памяти. Чего стоили его разоблачения порядков на Морозовской мануфактуре, ужасов, творив­шихся на спичечных фабричках Его­рьевска, многонедельные блуждания по бандитским тропам Гуслищ в по­исках следов похождений разбойника Васьки Чуркина… А еще войны, еще нелегальные, бездокументные стран­ствия по Руси. А еще загадки, которые Владимир Алексеевич оставил после себя. Скажем, в начале декабря пола­гается отмечать 160-летие со дня рож­дения знаменитого журналиста, но с этой канонической вроде бы датой не все просто…

Энциклопедию поправляешь не каждый день, а потому этот нечаян­ный вклад в достижение точности мне особенно приятен. Десять лет назад я работал корреспондентом одного из информационных агентств в Вологде, и незадолго до приближавшегося в ту пору 150-летия со дня рождения «ко­роля репортеров» я поинтересовался в Государственном архиве Вологодской области, а не сохранилось ли там ка­ких-либо сведений, связанных со зна­менитым питомцем земли Вологод­ской… Вологда — город не слишком большой, от меня до архива было пять минут быстрой походкой. Через эти пять минут и выяснилось, что юбилей следовало бы перенести на два года вперед, что на родине журналиста и сделали!

Сам Владимир Алексеевич вроде бы и впрямь считал себя уроженцем 1853 года, о чем и написал в знаме­нитой книге «Мои скитания»! Тем не менее, метрическая книга Покровской церкви села Сяма прямо и недвусмыс­ленно констатирует, что на самом де­ле будущий гений репортажа, а в ту пору всего лишь «младенец мужеско­го пола Владимир Гиляровский сын Алексеев» появился на свет 26 ноября 1855 (!) года и был крещен 29 ноября (по старому стилю). Этой находкой изумила сначала меня, а потом и дру­гих поклонников литературы старший археограф Государственного архива Вологодской области Ираида Игнатьевская.

С таким свидетельством не поспо­рить. Можно опровергнуть отдельно взятый документ, но в полном своде рождений и кончин Покровского при­хода ошибка на целых два года полно­стью исключена. Так откуда же взя­лось загадочное расхождение данных?

Разночтения встречаются и в пе­чатных источниках. Большая совет­ская энциклопедия, соответствующий том которой вышел из печати в нача­ле 50-х годов прошлого века, называ­ет 1853 год, а Малая советская энци­клопедия, вышедшая шестью годами позднее, сдвинула дату на 24 месяца вперед. Энциклопедический словарь «Вологда» вновь называет 1853…

Сейчас и не разобрать, какими дан­ными руководствовались авторы ста­тей о знаменитом земляке. Очевидно, основным источником была статья самого Владимира Алексеевича, ко­торую он опубликовал в 1928 году к собственному (как он считал или хо­тел, чтобы другие считали) 75-летию. Нельзя исключать и вероятность опи­ски безвестного канцеляриста, запол­нявшего бланк паспорта подданного Российской империи. Ясно лишь, что в саму метрическую книгу никто пре­жде не заглядывал. А книга эта гласит, что бракосочетание Алексея Гиляров­ского и дочери мещанина Мусатова Надежды свершилось в 1854 году.

Можно, конечно, пойти по стопам авторов авантюрных романов и до­пустить, что ребенок мог появиться до венчания, а крещен после офици­ального бракосочетания. Мол, жили родители Владимира Алексеевича в глуши, трудно ли там скрыть грехи молодых…

Вспомним, однако, что венчались Алексей и Надежда в царствие Ни­колая I, которого в недавние времена представляли исчадием ада, а сейчас уже именуют «рыцарем». В любом случае, он весьма внимателен был к соблюдению, как говорится, внешней стороны приличий. В годы его правле­ния за подобную «лакировку действи­тельности» молодожен мог угодить и в Сибирь! Что же касается священника, рискнувшего совершить такое венча­ние и запоздалое крещение, то его в лучшем случае ждало бы лишение са­на, если не скамья подсудимых, а мо­нашествовавшего батюшку — много­летнее покаяние в монастыре.

Архивные откровения бросают свет и на другую сторону биографии великого журналиста. В мемуарах Гиляровский писал, что его дед по материнской линии происходил из кубанских казаков, хотя церковная книга недвусмысленно называет его сыном дочери мещанина. Такая кор­ректировка биографии предка вполне понятна, казачья кровь в жилах куда вернее объясняла свойственную Гиля­ровскому необузданную страсть к ри­ску, приключениям и опасностям, чем родство со скромным горожанином.

Однако в тех же «Моих скитани­ях» встречается и куда более откро­венная селекция родословного древа. Владимир Алексеевич, не жалевший похвальных слов в адрес новой вла­сти, все же предпочел промолчать о полицейской службе отца, назвав его помощником управляющего лесного имения! Далее он скромно упомина­ет, что семья переехала в Вологду, где отец получил место чиновника в гу­бернском правлении.

Теперь заглянем в «Мои скита­ния», где описывается первое посе­щение Гиляровским театра и первое оглушительное впечатление от игры актеров, в клан которых он вступил годами спустя после неудач на во­инской службе: «Когда мы пришли в зрительный зал, зажигали только еще свечи и лампы. Мы сидели в литерной бельэтажа, сбоку… Полицмейстер с огромными усами, какой-то генерал, похожий на Суворова, и мой отец сто­яли, прислонясь к загородке оркестра, и важно оглядывали публику, пока играла музыка, и потом все они сели в первом ряду…»

Нетрудно догадаться, что скром­ному чиновнику «губернского прав­ления» сиживать на столь почетных местах было не по чести! А дело-то в том, что Алексей Гиляровский служил в то время уже не графу Олсуфьеву, а Государю Императору в качестве станового пристава Вологодского уез­да! Тут не обойтись без разъяснений в терминологии. В городах имелись частные приставы — от слова «часть». «Частный» вполне мог дослужиться и до полковника. А в сельской глубин­ке они именовались «становыми» — от слова «стан». Формально эта долж­ность примерно эквивалентна район­ному начальнику отделения полиции! Но тогдашние уезды были куда об­ширней нынешних.

Словом… Гиляровский-старший по служебному положению вполне имел право смотреть представления рядом с полицмейстером. Нетрудно предпо­ложить, что именно должность и по­лицейские связи отца впоследствии помогали Владимиру Алексеевичу без особых помех возвращаться к легаль­ной жизни после многих блужданий по России, пребывания в компаниях и ватагах, которые не рискнул бы на­звать приличными даже самый ярый защитник почвенничества и народно­сти. Вполне вероятно, что отец помог ему обзавестись новыми документами, в которых оказалась случайно или на­меренно искаженная дата.

Намек на это мимолетно бросил сам Гиляровский, упомянув, что по­сле ухода из армии он свою метри­ку и послужной список уничтожил. Но в той же книге он рассказывает про эпизод, прямо смахивающий на библейскую притчу о блудном сыне, когда отец, случайно встретив его в Рыбинске, тут же выдергивает не вполне путевого потомка из бурлац­кого окружения.

Архивная находка дает повод не­много углубиться в другие обстоя­тельства, связанные с нашим великим журналистом, поскольку его бурная жизнь по-прежнему упоминается то в современной беллетристике, то в журналистских байках. Помните хо­хочущего здоровяка с картины «За­порожцы…»? Этого пышущего раз­гульным оптимизмом казака Репин писал именно с Гиляровского. А в XX веке советский художник Кибрик от­кровенно отталкивался от репинского образа в серии иллюстраций к той же повести Гоголя.

Последний анекдот, связанный с именем так и не доучившегося во­логодского гимназиста, относится к годам относительно недавним. Лет тридцать назад московские репортеры принимали новобранцев своей секции

Союза журналистов не где-нибудь, а на квартире Гиляя в Столешниковом переулке. Среди кандидатов на прием оказался сын заведующего сектором печати ЦК КПСС. Подававший надеж­ды молодой журналист трудился в то время в «Комсомольской правде» и на­кануне дня приема похвастался дома предстоящим получением членского билета. Событие было и впрямь неря­довым, потому что обладателю виш­невых «кожаных корочек» открывался доступ к разным прелестям Дома жур­налистов. Формально речь шла о вы­ставках и встречах, но на деле-то всех манил пивной бар и ресторан, кухня которого не оставила бы, пожалуй, в равнодушии и самого Гиляровского.

Мечты номенклатурного сына ни­чуть не обрадовали высокопостав­ленного отца. Курируя прессу, он о Гиляровском умудрился никогда не слыхивать, а потому позвонил наутро председателю секции репортеров и устроил нагоняй за прием в Союз жур­налистов СССР на квартире у каких-то типов с подозрительной фамилией! Представляю, как веселился бы сам Гиляй, узнав каким-то потусторонним образом о таком повороте событий.

Кабинет Гиляровского, в который не рискнули прийти репортеры, сохранен в том самом виде, каким его любил хозяин. Однажды мне удалось побывать в комнате, из которой раз­летались по всей России и далее зна­менитые репортажи. На стенах так и висят карикатуры на московские ре­дакции, прибитые едва ли не самим Владимиром Алексеевичем. Цел зна­менитый диван, на котором Гиляров­ский отлеживался после Ходынки и на который он днем позднее рассаживал зарубежных репортеров, пришедших брать у него интервью о жутких часах среди мертвых и умирающих.

Страшно сказать, но если бы не Ги­ляровский, то описания этой трагедии могло бы вообще не сохраниться. Дру­гие репортеры в основном паслись во­круг да около царя и его свиты. Всех занимало восшествие нового импера­тора на престол, а вот малоинтересная для светской прессы раздача подарков, обернувшаяся жуткой трагедией, при­тянула одного лишь Гиляровского.

Другое дело, что оказался он там, где ныне расположился центральный аэровокзал Москвы, не совсем по сво­ей воле. Охранное отделение сочло его не вполне благонадежным, так что аккредитации на освещение торжеств в Кремле Владимир Алексеевич не по­лучил. Поэтому редакция и переориентировала его на освещение «уличных сценок»!

Правда, в этом случае все же не обошлось и без еще одного сотворе­ния легенды о самом себе. При всем уважении к этому репортерскому подвигу, нельзя не упомянуть, что Ги­ляровский, очевидно, не был вполне чужд некоторой беллетризации истин­ных событий. Свое спасение на Ходын­ке он объяснял отцовской табакеркой, которую отправился искать, благодаря чему и избежал самой страшной дав­ки. Та же табакерка вроде бы спасает ему жизнь в Белграде, когда, забыв ее в номере отеля, он вернулся за релик­вией и разминулся с патрулем, кото­рый его неминуемо арестовал бы. В те дни в Сербии Бог весть что твори­лось, и отважный репортер вполне мог сгинуть в застенках тайной полиции. Нетрудно, кстати сказать, заметить не­которого сходства с финалом «Тараса Бульбы», в котором герой гибнет из-за оброненной люльки.

В наше время его легендарный ре­портаж неожиданно в чем-то воскрес на страницах «Коронации» модного ныне Бориса Акунина. Эпизод романа, связанный с Ходынкой, откровенно перекликается с описанием катастро­фы в «Москве газетной». Без влияния

Владимира Алексеевича не обошелся и акунинский роман «Смерть Ахил­леса». Сюжет его навеян легендами о насильственной смерти героя русско-турецкой войны генерала Скобелева. А подробное изложение канвы тех со­бытий, включая подлинное имя дамы полусвета, которую Акунин обвиняет в убийстве, проще всего найти опять же у Гиляровского.

События эти, кстати сказать, свер­шились в сотне-другой метров от квартиры репортера в Столешниковом переулке. Умел Владимир Алек­сеевич оказываться в нужное время в нужном месте. Ведь не окажись он за столом, где очевидец рассказал о том, что действительно происходило в ночь смерти Скобелева, то версия об убий­стве, наверное, по сию пору считалась бы неуязвимой.

В «Моих скитаниях» Гиляровский привел шутливый диалог, подслушанный им в Московском театре Корша. Священник из соседней церкви пожаловался, что народ мало ходит в храм. А Корш ему в ответ: «Репертуарчик старенький у вас! У меня вот каждая пятница — новинка, и всегда полно…» Вот и весь секрет удачи.

Олег Дзюба

Старая Москва времен дяди Гиляя

Мясницкий полицейский дом в Малом Трехсвятительском переулке

Торговец на Сухаревском рынке(1920)

Дом Алсуфьевой на углу Тверской улицы и Брюсова переулка (1907)

Елисеевский. Фруктовый отдел (1901)