Статья экономии… Пушкин?!

Сама по себе идея не без стран­ности: русские классики перво­го ряда — что Пушкин, что Лер­монтов, что Достоевский — убытков государству никогда не приносили. Ес­ли Пушкину и случалось получать не­что наподобие современных грантов, то своим творчеством или, точнее, до­ходами от него он эти субсидии пере­крыл с лихвой, никак не соизмеримой некогда полученному.

Скажу даже, что любые вложения в народные тропы, ведущие к завет­ным пенатам, и сами пенаты могут не вполне окупаться в буквальном смысле, зато в смысле морали и ду­ховности их отдачу не переоценить. Но материальная прибыль тоже есть и для музеев, и для окрестного люда. Недаром же в Пушкиногорье, чехов­ском Мелихове, лермонтовских Тарханах и в Болдине, о котором идет речь, на празднике один из первых тостов провозглашают… за кормильца.

Но именно в Болдине вопрос эко­номии на классике и возник, наделав немало шума в дни 187-летия самой первой из тех самых «Болдинских осе­ней», которую всюду, где пушкинский стих «изустен для Отчизны», знают как воистину золотую пору русской лите­ратуры и лучшего, что с ней связано.

Ситуацию эту впору назвать ма­ленькой российской смутой, наде­лавшей шума далеко за пределами Поволжья. Суть ее в решении властей Нижегородской области, ведающих Государственным литературно-мемо­риальным и природным музеем-запо­ведником «Болдино», перевести этот драгоценный «для сердца русского» уголок с регионального на муници­пальный уровень, а стало быть, и на местный бюджет. Честно говоря, мне прежде и в голову не приходило, что подобного уровня хранилище памяти о национальном гении зависит от об­ластной казны. Но чего только в жиз­ни не бывает.

В доперестроечные времена Горьковская область благодаря своей про­мышленности слыла вполне благопо­лучной, руководившие в ту пору му­зеем-заповедником люди явно предпо­читали иметь дело с более доступным, чем московское начальством. Это и понятно. Любому же автомобилисту известно, что нередко дорога местно­го значения куда ухоженней трассы, считающейся общероссийской.

Но времена изменились, и крохот­ный в масштабах области, зато уни­кальный клочок земли вдруг стал обузой для региональных финансов. Кое-какое влияние на выбор такого мето­да смягчения дефицита бюджета ока­зало и недавнее повышение зарплаты в сфере культуры. Это необходимое и долгожданное событие для множества небогато живущих бюджетников про­водилось за счет области, нагрузка на ее финансы возросла, и, судя по все­му, кому-то пришло в голову Пушкина с бюджетного корабля сбросить.

В итоге все, кому Александр Серге­евич небезразличен, с тревогой заго­ворили о том, что Болдино может пре­вратиться в скромный сельский музей. Пошли и небезосновательные разгово­ры о том, а не рискуем ли мы вообще утратить этот единственный в стра­не памятник, где стены пушкинских времен, пусть даже символически, но помнят его голос, скрип пера, хранят аромат его табака, чая, пирогов, ко­торыми его потчевала прислуга?.. Я молчу уже о запахе дыма от горящей рукописи десятой главы «Евгения Оне­гина», сожженной именно здесь…

Вы спросите, а как же Михайловское? Но Михайловское при всей его ауре — это в основном уцелевший со времен поэта пейзаж, вдохновлявший поэта ландшафт. Остальное, увы, позд­няя реконструкция. Время неумолимо, а время, связанное с войной, еще бо­лее беспощадно. Подлинное пушкин­ское, пожалуй, только в Петербурге, в мемориальной квартире на Мойке, и Болдине!..

Александр Сергеевич Пушкин до­бирался в мало кому тогда ведомую усадьбу за три дня, что по тем време­нам очень неплохо, ведь относительно невысокий его чин давал право требо­вать на станциях тройку сивок-бурок только по казенной надобности. В личных поездках приходилось доволь­ствоваться одной-единственной лоша­дью. С той поры многое переменилось, и лично мне удалось добраться при­мерно часов за десять. Это, правда, при том, что на ближайшей к Болдину железнодорожной станции удалось сразу пересесть в машину. В случае ожидания автобуса дорогу удалось бы одолеть куда быстрее, чем при Пушки­не, но все ж таки на пять—шесть часов затратней по времени.

Такая уединенность музея-заповед­ника, кстати сказать, и одна из причин, по которой туристов в Болдине заметно меньше, чем в Михайловском. В Пушкинские горы при желании и то­ропливости можно успеть из Москвы и вернуться в столицу за две ночи и один день. Подобный бросок в Болдине вообще-то возможен, но это будет уже нечто типа гонки на перекладных, когда главная цель не проникнуться, а отметиться.

Дорога была прилично заасфаль­тированной, но по-утреннему глухой. Раза три на свет фар выскакивали беляки, как-то с обочины взмыла со­ва, словом, почти все как в старинном документе о болдинских землях, со­гласно которому лес здесь «строевой и дровяной… в нем звери: волки, лиси­цы, зайцы, горностаи; птицы: тетерева, рябчики, скворцы, чижи, щеглы, соло­вьи». Понятно было, почему крестьяне много позднее гибели Пушкина уверя­ли, будто поэт ходил в рощу слушать, «о чем птицы поют», и говорили при этом о его якобы весенних приездах. Ну, а зайцы подсказали, что памятник ушастому зверьку, поставленный на Псковщине в Михайловском, в память о том, что веривший в приметы Пуш­кин, встретив косого, повернул назад, избежав тем самым многих неприят­ностей, вполне уместен был и здесь. За три его «Болдинских осени» те же бы­строногие зверьки не раз заставляли его менять планы…

В дороге вполне времени хватило припомнить, а за каким лядом понес­ло Александра Сергеевича в такую глухомань, где деревенские улицы но­сили названия «Самодуровка» и «Бунтовка», навевая подозрения, что кре­стьян выселили сюда «по господскому велению» за самодурство и бунты. Правда, подобная топонимика расцве­ла не в самом Болдине, где он трижды пожил, а в Кистеневе, которым ему предстояло владеть, но расстояние между ними слишком невелико для полного спокойствия нового барина.

Не вдаваясь в подробности, напом­ню, что загнала его сюда предстоящая женитьба! Красавица Наталья Никола­евна Гончарова слыла и была девицей небогатой, а мать ее из щепетильности или из-за опаски прослыть неимущей в глазах общества тещей ни в какую не желала отдать дочь без положенно­го по обычаям приданого. Выход наш­ли по нашим современным понятиям странный. Отец Александра Сергееви­ча отписал сыну Кистенево и двести крестьянских душ (название деревни безобидным тоже не назовешь, как и наименования ее улиц). Хозяйство принадлежало жениху, но должно бы­ло считаться приданым. невесты.

Новую собственность нужно было оформить, потому Пушкин и отпра­вился туда, куда по московским пред­ставлениям в те годы воистину Макар телят не гонял. Потом поэт угодил в холерный карантин, и пусть иронизи­ровал Александр Сергеевич в письме другу, что напасть эта «не страшней турецкой перестрелки», но пережидать эпидемию все равно пришлось. Не ве­данные им прежде места и просторы обвили и окутали его чем-то, названия и определения не имеющим, создав феномен «Болдинской осени»…

С директором музея-заповедника Юрием Александровичем Жулиным я предпочел бы поговорить о Пушки­не, но сначала пришлось вести речь о скучной экономической прозе. Ко дню моего приезда обстановка вокруг Болдина во многом разрядилась. Весомой причиной тому стал отклик Предсе­дателя Совета Федерации Валентины Матвиенко на просьбу музейщиков придать опекаемой ими сокровищни­це русской культуры давно желанный статус особо ценного объекта насле­дия народов РФ.

Болдинцы обратились со своими бедами и проблемами в оргкомитет предстоящего Года культуры, и воз­главляющая его Валентина Матвиенко четко откомментировала дела: «Безус­ловно, не хватает средств. Но дело не только в финансировании». По словам спикера Совета Федерации, культура не должна оказаться статьей, на ко­торой экономят. Остановилась она и на том, что в малых городах нашей страны немало уникальных памятни­ков истории, культуры, которые, к со­жалению, находятся в плачевном со­стоянии, разрушаются.

Всех музейщиков России и опять же всех, кому не безразлично досто­яние дня сегодняшнего, пришедшее из минувших веков и эпох, не оставят в безразличии слова Валентины Матви­енко о важности закончить ревизию всех зданий-памятников в стране, распределить их по категориям, за­конодательно закрепить принципы защиты и поддержки для каждого из них. «Эта программа не на один год, но она должна быть реализована, — под­черкнула Председатель Совета Феде­рации. «В рамках года культуры мы выработаем законодательную базу, не­обходимую для эффективной и уско­ренной реставрации и восстановления наших памятников», — сказала она.

Понятно, что после столь четкой и не подразумевающей спорных тол­кований поддержки будущее музея в Болдине туманным не назовешь. Но большие дела мгновенно не делают­ся. Реальное повышение статуса за­ймет не меньше года. Без этого, увы, не обойтись. Зато на областном уров­не появились приятные просветы. По словам директора, власти, наконец, конкретизировали туманновато зву­чавшие слова, что все останется по-прежнему. Нижегородские верха обе­щают, что бюджет района ради за­поведника ужимать не придется, что деньги на будущий год — а это около 35 миллионов — район получит целе­вым назначением из области.

Не понятно только, а зачем было вообще подобный огород городить. Похоже на то, что переброска «Болдина» с уровня на уровень вообще пона­добилась для того, чтобы некоторым образом «испытать судьбу». Получит­ся без шума и заметных издали по­терь понизить статус — вот и хорошо! Обратит Москва на это внимание и возьмет музей-заповедник под феде­ральное крыло, что и предполагалось семь лет назад, — еще лучше. Однако… после обращения на имя Председате­ля Совета Федерации Юрия Алексан­дровича Жулина в родной его области успели обвинить в отсутствии патри­отизма. Что ж, набат не так приятен для слуха, как литавры.

Диктатор российских дум пушкин­ской поры Виссарион Белинский на­звал когда-то «Евгения Онегина» «эн­циклопедией русской жизни». Но эн­циклопедия без иллюстраций не всем понятна. Болдино же впору назвать впридачу ко всем его направлениям и официальным определениям заповед­ником-иллюстрацией к великому ро­ману в стихах и ко многим страницам прозы. Но обычная иллюстративная картина места много не занимает, со­хранить ее нетрудно, реставрировать легко. А просто ли было воссоздать «вотчинную избу», куда мужики сно­сили оброк, когда Онегин им «ярем барщины старинной» заменил?

Или другой пример. Несколько лет назад молния расколола двухсотлет­нюю ветлу, в кроне которой могли та­иться птицы, которых слушал Пушкин. Своими силами пострадавшее дерево подлечили, хотя к прежнему виду его не вернуть. Но чтобы хоть новые по­беги сберечь, нужно приглашать ден­дрологов. А денег на них нет. Есть еще мечта, которая могла бы и при­быльной явью стать — некогда здесь жили неплохие гончары. На кувшины чернолощеной керамики покупатели бы нашлись. Глина есть, оборудова­ние наладить под силу, но приглашать мастера не на что… Опять же забор, которого не так давно не имелось. Шутки шутками, а жители Болдина десятилетиями привыкли устраивать пикники с кострами и шашлыками прямо в парке. Страшно подумать, что налетевший вихрь мог поднести искру, а то и непогасший уголек к господско­му дому, где жил и работал Пушкин… В нем и без того проводку не меняли больше сорока лет.

Музей зарабатывает как может и вроде не так уж мало. В этом году более восьми миллионов. Но даже са­мые актуальные нужды требуют куда больше. Тут не до развития, не до пла­нов «громадья», перечень которых за­нимает полторы страницы убористого шрифта, притом для многих проектов уже и документация разработана.

Деньги, конечно, многие проблемы решают. Но кое-какими чудесами болдинцы меня поразили и при весьма скромном наличии средств. Это я во Львовке наглядно узрел — в селе, осно­ванном дедом поэта, переселившем на эту местную «целину» за какие-то гре­хи и провинности несколько болдин-ских семей. Потом уже при Алексан­дре Сергеевиче сюда опять подослали новых крестьян, которые смогли даже прибавить доходов владельцам.

Позднее хозяином Львовки стал старший сын поэта Александр Алек­сандрович Пушкин, доживший до XX века, славно повоевавший с турками и дослужившийся не в пример отцу до генерал-лейтенанта. Деревянная цер­ковь Александра Невского, построен­ная на его средства, каким-то счаст­ливым образом уцелела до наших дней. Четырнадцать лет назад ее уда­лось законсервировать, и теперь храм ожидает реставрации, а стало быть, и средств для нее, эквивалентных почти годовому бюджету музея-заповедника. Отсюда понятно, что пока что речь о мечте. Но были тоже имеются.

Юрий Александрович Жулин, как человек деликатный, о своем личном участии в музеефикации Львовки скромно умолчал. Это я от его со­трудников узнал, что село стало при­тягивать туристов и литературных паломников после его прихода в ди­ректорский кабинет. С легкой руки Жулина после немалых хлопот в под­линном барском доме открылся музей героев «Повестей Белкина». Есть в нем кабинет самого придуманного Пуш­киным автора, есть светелка героини «Барышни-крестьянки», комната, по­священная персонажам «Выстрела», и горенка Маши из «Метели». Есть надежды дополнить их экспозицией «Станционный смотритель» с показом реальной жизни ямской станции и постоялого двора. Но осуществление этого проекта связано с задуманным строительством дома приема тури­стов, а его на одном желании и даже энергии не возведешь.

Есть зато более простой в осущест­влении, трогательный проект создания «Музея быта сельской учительницы». Стараниями Жулина удалось восста­новить домик церковно-приходской школы, где всю жизнь преподавала и обитала скромная просветительница львовской ребятни Софья Погодина. Нашли ее фотографию, многое узна­ли о небогатой событиями, но благо­родной судьбе. В наше черствое время таких людей забывать грех.

Деньги на школу, как и на церковь, когда-то дал тоже тот Пушкин, кото­рый обошел отца в чинах. О нем Юрий Александрович задумал создать экс­позицию, притом в комнате усадьбы, где был кабинет генерала.

Словом, новый статус музею-заповеднику реально обещан. Остальное приложится.