Руина…

«Никакого урядничества и начальства не желаю!»

6 августа 1657 года ушел из жизни гетман Богдан Хмельницкий, который поднял украинский народ на освободительную борьбу за выход из рабского подчинения польско-литовскому государству — Речи Посполитой. На смертном одре он вложил гетманскую булаву в руки своего младшего сына Юрия, которому еще не исполнилось и 16 лет. Ближайшие соратники гетмана на раде в Чигирине признали этот выбор. Опекуном и наставником Юрия, по завещанию Богдана Хмельницкого, был назначен генеральный войсковой пи­сарь Иван Выговский. По происхожде­нию польский шляхтич, он сначала бо­ролся с казаками восставшей Малорос­сии, а угодив к ним в плен, увы, пригля­нулся гетману острым умом, ловкостью в устроении практически любых дел и прямо-таки собачьей преданностью. Прошло не так уж много времени, и гетман стал ему доверять как своему ближайшему другу, не ведая, что Иван Евстафьевич втайне установил особые отношения с Москвой и осведомлял Кремль обо всём происходящем в гет­манской ставке, в особенности о внеш­неполитических замыслах и связях. С иезуитской склонности к интриге и беспредельного лукавства этого чело­века, которому судьба уготовила роль преемника Богдана Хмельницкого, и на­чалась украинская Руина.

Гетманы Юрий Хмельницкий и Иван Выговский

Сначала Иван Выговский добился того, чтобы Хмельницкий-младший свою гетманскую булаву вручил ему, генеральному писарю. А дабы в гла­зах современников и потомков не выглядеть, спаси Боже, подлым узур­патором, он довольно тонко разыграл комедию собственных колебаний по поводу принятия гетманской власти. Совершенно в духе того, как в конце XVI века Борис Годунов, присмотрев­ший для себя царский трон, но искус­но это скрывавший, заставил всю Мо­скву на коленях умолять его принять шапку Мономаха…

Русский историк Николай Костома­ров в обстоятельном труде «Гетманство Выговского» описал ловкие маневры Ивана Евстафьевича на пути к облада­нию гетманской булавой. Он ненаро­ком возбуждал между заслуженными казаками неодобрительные разговоры о том, что им предстоит повиноваться мальчику, не нюхавшему пороха. А за­тем живописал Юрию, что значковые (то есть наделённые должностями) ка­заки сильно ропщут и не желают пови­новаться столь молодому гетману. При этом Выговский искусно притворялся, мол, отнюдь не желает сам становиться гетманом. О чем писал и погранично­му русскому воеводе: «После воинских трудов я рад опочить и никакого урядничества и начальства не желаю!»

Конечно, растерявшийся Юрий просил у Выговского, которому дове­рял как отцу, совета: что ему делать?

«Следует тебе отказаться перед радою от гетманского звания и тем снискать себе расположение и любовь народа», — наставлял генеральный писарь сына Хмельницкого. При этом разглаголь­ствовал о том, что между казаками издавна так повелось: избираемый в начальники несколько раз отнекива­ется от предлагаемого достоинства и принимает должность тогда, когда ка­зачий круг чуть ли не насильно при­нуждает к тому.

Одновременно Иван Выговский ста­рался понравиться тем, от кого зави­село избрание на гетманство. Он даже выкопал из земли сокровища, некогда спрятанные вместе с Хмельницким-старшим, — свыше миллиона злотых (по тем временам фантастически боль­шая сумма!) и начал одаривать ими, угощать питием и яствами встречных и поперечных. «Веселые пирушки не­сколько недель шли без перерыва, -пишет Костомаров. — Выговский был человек трезвый, но, чтобы понравить­ся толпе, прикидывался пьяным, по­казывал бурлацкое обращение с обыч­ными казаками, был чрезвычайно об­ходителен с подчинёнными. И люди в восторге кричали: от щирый (простой в обхождении. — А.П.), не гордый козак!»

Немецкая карта, отражающая «Руину»

«Вот как возьмут вас царь и Москва в руки…»

Наслушавшись вкрадчивых советов лукавого писаря, Юрий Хмельницкий в конце концов на майдане выложил на стол знаки гетманской власти -бунчук и булаву, присовокупив, что по молодости лет и неопытности не мо­жет нести столь важного достоинства. Но казацкая громада вместо того, чтобы его уговаривать, единодушно закричала: гетманские клейноды вру­чить Выговскому! Искусный лицедей с потупленным взором и слезами на глазах разыгрывал роль человека, не желающего нести бремя власти. Но казаки всё громче выражали горячее желание видеть его предводителем своим и всея Украины. В конце кон­цов, Иван Евстафьевич «покорился» народному выбору, но как бы нехотя, лишь уступая гласу народному.

События в Малороссии, связан­ные с избранием преемника Богдана Хмельницкого, поначалу не очень ин­тересовали Москву. Более того, в по­явлении на украинской авансцене Вы­говского — своего многолетнего осве­домителя, доносившего о каждом шаге гетмана Богдана, — царь Алексей Ми­хайлович даже увидел добрый знак. Тем паче, что новоизбранный гетман в грамотах царю заверял самодержца в безграничной преданности…

Между тем по всей Украине откуда-то вдруг поползли тревожные слухи, изображавшие московскую политику в глазах населения в самых чёрных тонах. Приспешники Выговского, действуя, очевидно, по единому сценарию, рас­пространяли будоражившие малороссов и «показачившихся» в ходе восстания против власти польских панов слухи о том, что Москва-де резко сократит ка­зачий реестр, превратив большинство вольных людей в холопов и крепост­ных. На самом же деле, свидетельствует украинский историк Голобуцкий, Мо­сква в те годы отнюдь не форсировала этот процесс. Опасаясь восстановить против себя крестьянство, не желав­шее возвращаться под власть феодалов (хоть своих, хоть пришлых), царское правительство вовсе не торопилось со­ставлять списки реестровых казаков, а тем более с ограничением реестра. Но кто об этом знал? В XVII веке печатных газет ни в России, ни на Украине не имелось, зато быстро распространялись любые, даже самые неправдоподобные слухи. В итоге позиция Москвы доходи­ла до простых жителей Малороссии ис­каженной до неузнаваемости…

Выговский же, едва завладев гет­манской булавой, с тайным умыслом попытался побудить царя прислать своих уполномоченных для составле­ния 60-тысячного реестра казацкого войска, чтобы спровоцировать массо­вое возмущение. В тех же заведомо не­благовидных целях представитель Выговского в Москве настойчиво убеж­дал царя вместе с уполномоченными прислать на Украину воевод и полки служивых людей. Эти закулисные «антимоскальские» манёвры сопровожда­лись тихушной агитацией. Недоброже­латели России внушали на майданах и рынках народу: «Вот как возьмут вас царь и Москва в руки, тогда и кабаки введут, горилки курить (то есть варить самогон. — А.П.) и меду варить нельзя будет всякому, и суконных кафтанов носить не вольно будет».

«А теперь, наверное, скажете: москаль еще хуже!»

Старшинскую верхушку Иван Выговский возмущал куда более изощрённы­ми «сведениями». Суть их покоилась на том, что царь Алексей Михайлович, за­ключив перемирие с поляками и дого­ворившись с ними в Вильне в октябре 1656 года о совместных действиях про­тив шведов, теперь метит быть избран­ным на польский трон. А в виленском трактате, мол, царь пообещал полякам, что обязательно возвратит Речи Посполитой все её земли, став королём. Это сулило тем, что на Украину вско­рости снова вернутся полновластны­ми и безраздельными хозяевами поль­ские магнаты и шляхтичи, возвратив в прежнее бесправное состояние только почуявшую вкус свободы казачью старшину! Такое развитие событий, внушали Выговский и его сторонники, можно будет упредить лишь добро­вольным соединением с Польшей на условиях, которые поставили бы Речь Посполитую перед необходимостью сохранять все завоёванные в кровавой борьбе права казацкой старшины…

Предательское соглашение с «ля­хами» Выговский заключил в своей гетманской ставке в Гадяче в сентябре 1658 года. Малороссия возвращалась обратно в подданство Речи Посполитой, получив название Великого кня­жества Русского (до объединения с Польшей таково было историческое наименование Литвы). Реестр Запо­рожского войска устанавливался всё в те же 60 тысяч человек (при этом гетман взял секретное обязательство ограничиться на деле вдвое меньшим числом). Зато теперь, по его пред­ставлениям, король будет возводить старшину в шляхетское достоинство. Ряд мест в польском сенате отводился православной шляхте, а сам Выговский помимо гетманства автоматиче­ски приобретал звания «первого киев­ского воеводы» и сенатора…

Удивительная лёгкость, с которой казацкая рада в Гадяче проглотила и одобрила это клятвоотступничество, во многом объясняется ловко про­ведённой Выговским церемонией, разыгранной как профессиональный спектакль. Введя польских представи­телей — Беневского и Евлашевского на майдан, где важно восседали седоусые полковники в праздничных жупанах, с перначами в руках, Иван Евстафьевич, словно заправский актёр, возгласил: «Войско Запорожское изъявляет же­лание вечного мира и соединения с Речью Посполитой, если только услы­шит от господ комиссаров милостивое слово его королевского величества!»

И слово прозвучало. Оно было не просто милостивое, а прямо-таки оте­ческое. «Вот уже десять лет, словно ма­тери за одного ребёнка, спорят за Укра­ину два народа — поляки и москали, -витийствовал Беневский. — Поляки на­зывают её своею собственностью, сво­им порождением и членом, а москали, пользуясь вашей храбростью и вашим оружием, хотят завладеть чужим… От­того гибнет край ваш, пустеют поля. Сеет москаль ненависть между вами и нами на плодородных полях Украины, утучняет их кровью христианской… Вы теперь попробовали и польского, и мо­сковского правления, отведали и сво­боды, и неволи. Говорили: не хороши поляки! А теперь, наверное, скажете: москаль ещё хуже! Чего ещё медлить? Отчизна взывает к вам: я вас родила, а не москаль; я вас вскормила, взлелеяла — опомнитесь, будьте истинными деть­ми моими, а не выродками!»

«А що! — вскричал Иван Выговский. Чи сподобалась вам, панове молодци, рация (речь. — А.П.) его милости пана комиссара?» «Гаразд говорить!», наперебой загалдели полковники.

Кремль пребывал в дремотной глухоте

Разумеется, антироссийская дема­гогия, какие бы словесные перлы её ни украшали, не возымела бы столь разрушительного действия, если бы московская власть и её ратные люди, увы, сами не дали повод судить о себе далеко не лучшим образом. Прежде всего, жалованье на Украину (и при­шедшим царским войскам, и казакам) в силу полного истощения государ­ственных финансов России от труд­нейшей войны сначала с Польшей, за­тем со Швецией тогда посылалось не серебром, а медными деньгами, день ото дня терявшими в цене. Из-за ску­дости содержания присланные Мо­сквой стрельцы и наёмные солдаты нередко промышляли грабежами и ма­родёрством, массовым было дезертирство. Но Кремль, вместо того чтобы пересмотреть свою финансовую поли­тику на Украине, хотя бы в части обе­спечения находившихся в Малороссии регулярных войск и казацких полков, лишь велел русским воеводам, поса­женным в Киеве и нескольких других малороссийских городах, беглецов из государева войска излавливать и не­щадно развешивать на майданах!

При этом самодержец всероссий­ский Алексей Михайлович, позволив­ший Выговскому долго водить себя за нос, как ни удивительно, почти с самого начала был извещён о лукавой изменнической политике гетмана. О ней Алексей Михайлович узнал ещё осенью 1657 года от находившейся в Москве депутации запорожцев. Они били челом на старшин, что те раз­воровывают жалованье, которое царь высылает казачьему войску, а простой народ гнетут непомерными поборами. Прямо было сказано царю и о перего­ворах Выговского с польским королём об условиях возвращения Малороссии под власть Варшавы…

Тревожные сигналы слал в Москву и полтавский полковник Мартын Пуш­карь, который в полный голос назвал Выговского клятвоотступником и под­нял против него восстание на Левобе­режье Днепра. Но Кремль пребывал в дремотной глухоте. И предатель-гет­ман, уверившись, что по-прежнему пользуется в Москве безграничным до­верием, собрался с силами и в мае 1658 года двинулся на восставшую Полта­ву. Ему явно хотелось, чтобы кровью малороссов-повстанцев обагрили свои руки русские ратники. Он коварно уве­рял пришедшего с войском в Переяславль воеводу Григория Ромодановского: восставшие «своевольники» изменя­ют России и сами намерены предать украинские земли врагам — польскому королю и крымскому хану. Ромодановский, однако, не очень ему поверил и осторожно уклонился от сомнительной чести проведения карательной экспе­диции в интересах Выговского…

Иван Евстафьевич, не получив от русского боярина поддержки, сразу до­говорился с крымским ханом, всегда готовым пограбить соседей. Хан снаря­дил на Украину многотысячную орду Карачбея. 18 мая 1658 года разгоре­лись ожесточённые бои под Полтавой.

Захватив её, гетман жестоко распра­вился даже с не вовлечённым в восста­ние населением. Город был дотла со­жжён, множество его жителей, включая женщин и детей, перебито. Прощаясь с «союзниками»-крымцами, Выговский расплатился с ними… соотечествен­никами: татарам было разрешено всех оставшихся в живых полтавчан и жи­телей окрестных сёл угонять в неволю!

Вслед за Полтавой наступил черёд расправы над другими городами и веся­ми днепровского Левобережья, осудив­шими предательскую политику Выгов­ского. Спасаясь от карателей и татар, крестьяне и мещане целыми сёлами уходили на русские земли, благо в селе­ниях пограничной Слободской Украины их принимали с добром и лаской…

Казаки гетмана Выговского в битве под Конотопом

После конфузии под Конотопом

Когда вся правда о гадячском дого­воре (включая и секретную статью о казачьем реестре) выплыла наружу, большая часть казачества возмути­лась и выступила решительно против разрыва с Москвой. И, вероятно, про­тивники Выговского сумели бы бы­стро соединить свои силы и свергнуть клятвоотступника, поддержи их Мо­сква сразу и безоговорочно. Но Алек­сей Михайлович даже после известий о полтавских и гадячских событиях всё продолжал тешить себя иллюзия­ми, что Польша якобы очень слаба и жаждет видеть его (православного!) на своём (сугубо католическом!) пре­столе, якобы люто ненавидит Швецию, с которой воюет, а значит, ради само­сохранения поступится всем потерян­ным, включая Украину…

Эта эйфория опасного самообма­на самодержца начала развеиваться лишь тогда, когда на переговорах в Вильно в конце 1658 года польско-ли­товские представители вдруг «забыли» прежний медоточивый тон и катего­рично отказали царю в избрании на польский трон. А вдобавок потребо­вали вернуть только что отвоёванные Смоленск, другие пограничные города и, разумеется, всю Украину…

Война с Польшей возобновилась. Весной 1659 года большое русское войско под командованием боярина Алексея Никитича Трубецкого дви­нулось из Севска в Малороссию. Ему было предписано «уговаривать черкас, чтобы они в винах своих государю до­били челом», и только в противном случае, «если не добьют челом, идти на них войною». Поскольку Выговский продолжал беспрестанно хитрить и юлить, по-прежнему заверять Тру­бецкого в верности России, боярин пребывал в постоянном сомнении, и вместо того чтобы самому диктовать ход событий, вынужден был всё время следовать за ними.

Тем временем Выговский дождал­ся очередного подхода стотысячной крымской орды и обещанных королём польских хоругвей и атаковал москов­ские полки под Конотопом. 27 июня 1659 года в результате применённой гетманом военной хитрости войско Трубецкого постигло тяжкое пораже­ние… После конфузии под Конотопом оно отступило к Путивлю. Однако Вы­говский торжествовал недолго. Татар­ская орда производила на украинской земле невероятные опустошения и не спешила возвращаться под Перекоп. Настроение на Украине стало быстро меняться не в пользу Выговского…

Спустя считаные месяцы от него отреклась даже та часть старшины, которая опрометчиво приветствова­ла гадячский договор. Переяславский полковник Тимофей Цецура повёл с русским воеводой Шереметевым пере­говоры о возвращении в московское подданство.

Один за другим казацкие полки уходили от Ивана Выговского к Юрию Хмельницкому, на которого вновь по­ставила старшина. Ибо одна его фами­лия завораживала казаков, став сим­волом прежних удач и могущества. Вчерашние сообщники потребовали от Выговского сложить с себя гетманские клейноды. Тот согласился (выторговав обговорённое с Варшавой условие, что Запорожское войско останется верным королю) и уехал в Польшу. Казалось бы, эти события должны бы­ли поставить финальную точку в кро­вавой драме на Украине. Но малорос­сийская Руина ещё только набирала трагические обороты, неокрепшая го­сударственность на украинской земле требовала всё новых жертв и тяжёлых испытаний.

И вот сегодня «Руина» повторяется на новом историческом витке?

***

В 1664 году по навету своего очередного ставленника — гетмана Тетери польские власти обвинили Выговского в измене и безжалостно расстреляли…