Портрет династии

Любую семью, а тем более династию, впору сравнить с материком или, может быпъ, с архипелагом. Бывает, что они угасают, растворяются во времени, оставляя в человече­ском океане лишь отдельные островки, чудом уцелевшие после исторического катаклизма, по масштабам сравни­мого с тем вулканическим взрывом, что погубил Атлантиду. Катастрофой Дома Романовых стала революция, после которой выжили, разбредаясь по дальним странам, толь­ко очень немногие его представители… Живописно-скуль­птурно-фотографическую хронику трех веков Романовых представил Государственный исторический музей на уни­кальной выставке «Романовы. Портрет династии», занявшей несколько первоэтажных залов бывшего Музея В.И. Ленина.

В таком расположении экспозиции можно усмотреть что-то символическое, можно вспомнить диалектическую спираль, а можно, не мудрствуя лукаво, просто обойти за-лы1, находя в них что-то, выбывающее отклик в собственной ду­ше. Простор для этого в краснокирпичном здании музея во­истину необозрим. Между тем, как подчеркнул на открытии генеральный директор ГИМа Алексей Левыкин, музей пред­ставил раритеты именно из своего собрания, не привлекая для этой изобразительной романовской ретроспективы до­стояния других хранилищ старины и художественных гале­рей. Но даже в таких рамках выставка столь богата, что ста­новится печально от осознания того, насколько малая часть сокровищ главного исторического музея страны доступна посетителям не в дни юбилейных показов, а повседневно.

Многие из них даже сотрудникам музея не слишком ве­домы. Портрет великой княгини Ольги Александровны ки­сти Нерадовского многие десятилетия пребывал в запас­никах намотанным на специальный вал и лишь к выставке был с этой оси снят и отреставрирован. Судьба этой ав­густейшей особы уникальна и по-своему чудесна. После неудачного великосветского замужества она нашла свое счастье в браке с простым (пусть даже и дворянином) офицером Куликовским и после вереницы приключений и балансирований на грани гибели оказалась в Канаде, где содержала семью и ухитрялась благотворительствовать. продавая свои картины. Очевидно, она была единственной из основной ветви правившей Россией династии, кто соот­ветствовал девизу, утвержденному Лениным для помеще­ния на особой памятной доске согласно плану монумен­тальной пропаганды: «Мы с теми, кто сам себя кормит».

Мало кто видел и карандашные наброски портретов великих князей времен Первой мировой войны, созданные отнюдь не в штабных кабинетах, а на фронте. Любопытно, что один из их авторов, прославленный лауреат Сталин­ской премии Георгий Верейский публично об этом эпизо­де биографии никогда не говорил, зато в жизнеописаниях его обязательно подчеркивалось, что художник с натуры рисовал Ленина.

Романовых, как известно, было много, и личностями иные из них являлись весьма незурядными. Великий князь Константин Константинович оставил вполне достойный след в истории русской поэзии под псевдонимом «К.Р.». Песня на его слова «Умер бедняга в больнице военной» и по сию пору не забыта, как и многие романсы, музыку которых писали крупнейшие русские композиторы. Как-то он спас Константина Бальмонта от серьезных непри­ятностей в пору первой русской революции, когда один из зачинателей символизма ударился в революционную патетику и без великокняжеского вмешательства мог ока­заться не в Европе, а в местах «не столь отдаленных». Кро­ме живописного портрета «на коне», Константин Констан­тинович предстал перед посетителями в гриме и костюме Гамлета на фотографии, сделанной после единственно­го спектакля, в котором эта августейшая особа с высо­чайшего соизволения выступила в роли принца Датского. Кстати, этот единственный случай лицедейства в семье Ро­мановых особо примечателен тем, что К.Р. сам выполнил перевод «Гамлета» на русский, притом это переложение с шекспировского на пушкинско-толстовский язык литера­туроведы склонны считать самым удачным до появления переводческих шедевров Лозинского и Пастернака.

Другой любительский спектакль состоялся в конце XIX века, и участвовали в нем театралы из высшего общества. Сцену оборудовали в доме жены московского губернато­ра, старшей сестры самой императрицы, великой княгини Елизаветы! Федоровны!, а постановщиками стали Станислав­ский и Немирович-Данченко, о чем историки Художествен­ного театра впоследствии обычно не упоминали. Сама хо­зяйка на сцену не выходила, но была в тот вечер в костюме Марии-Антуанетты, которую и она сама, и ее сестра Алек­сандра Федоровна числили в своих героинях. Кисть Федора Рерберга запечатлела ее с белыми бурбоновскими лилия­ми в руках и с воистину трагическим взглядом. Откуда знать было этой несомненной красавице, что десяти лет не прой­дет, и она похоронит мужа, погибшего от бомбы Ивана Ка­ляева, потом посетит в тюрьме убийцу и простит его. И уж подавно не могла помыслить Элла, как называли великую княгиню близкие, что через 22 года ее сбросят в алапаевскую шахту, что останки мученицы, много позднее причисленной к лику святых, кружным и во многом загадочным путем най­дут упокоение в Иерусалиме, а в начале 2000-х годов будут привезены в Россию, и множество людей придет поклонить­ся ей во время посмертного странствия по стране.

Разумеется, художник художнику рознь. Для одних на первом плане было искусство, другие же относились к вы­сочайшим заказам сугубо потребительски. Иван Крам­ской не без цинизма писал Третьякову, что «во все времена царский портрет представлял кредитный билет большего или меньшего достоинства, смотря по исполнению, но не­пременно денежный знак».

При всем уважении к несомненному, хотя и скромному, таланту автора «Незнакомки», отмечу, что Илья Ефимович Репин в своем портрете Николая II явно не думал о гонора­ре. Изобразив императора во весь рост, он исхитрился, не­смотря на масштабность, наделить своего живописного ге­роя воистину грустными глазами. Более трогательный взор на полотнах с изображением царя удался разве что Вален­тину Серову, но его императорские портреты на выставке отсутствуют, ибо хранятся в других музеях. Репина в то время портреты на банкнотах уже особо не притягивали, заказов ему хватало. В любом случае, поместив репинское полот­но рядом со столь же парадным портретом Александра III, авторы экспозиции прекрасно подчеркнули, насколько по-разному отец и сын соответствовали рангу самодержцев. Тяжелые и властные глаза Александра III, за время царствия уклонившегося от всех соблазнов ввязаться в войну, и мяг­кость сына, впутавшегося в конфликт с Японией и допустив­шего войну с Германией, подписав таким образом приго­вор и себе, и династии.

Столь же властный, но при том с налетом трагизма, взгляд Александры Федоровны увековечил в мраморе Марк Анто­кольский, увидевший в императрице женщину горделивую и на все готовую пойти ради семьи. Волшебным образом скульптор объединил в выражении лица последней царицы Дома Романовых непреклонность и неуверенность в буду­щем, словно ей дано было предвидеть несчастья, которые поджидали ее саму, мужа и детей за недалеким времен­ным горизонтом. Но о которых она в дни создания мрамор­ного бюста и догадываться не могла.

На картине Дмитриева-Оренбургского НиколайII (слева) еще наследник престола. Справа великие князья Павел и Сергей

Маленькой сенсацией стало появление в экспозиции фотографического портрета второй жены Александра II Екатерины Долгорукой, ставшей после тайного венчания светлейшей княгиней Юрьевской. Ее облик любителям исто­рии был практически неведом, да и на выставке он пред­ставлен был не без споров. Смущала, вероятно, неодно­значность образа многолетней любовницы Александра Ни­колаевича, матери внебрачных царских детей, обретшей статус пусть морганатической, но законной супруги бук­вально накануне кончины императора. Но прервавшаяся династия сродни песне, из нее факта не выбросить.

Потомкам, независимо от приязни или неприязни к ли­цам, с этой династией связанным, остается только всма­триваться в их черты, сверять со своими представлениями и размышлять, каким могло быть наше настоящее, если бы они поступали иначе, нежели наяву… Ничего изменить все равно не удастся, но оглянуться в прошлое, попытаться по-своему его понять никогда не вредно и не поздно.

Любую семью, а тем более династию, впору сравнить с материком или, может быпъ, с архипелагом. Бывает, что они угасают, растворяются во времени, оставляя в человече­ском океане лишь отдельные островки, чудом уцелевшие после исторического катаклизма, по масштабам сравни­мого с тем вулканическим взрывом, что погубил Атлантиду. Катастрофой Дома Романовых стала революция, после которой выжили, разбредаясь по дальним странам, толь­ко очень немногие его представители… Живописно-скуль­птурно-фотографическую хронику трех веков Романовых представил Государственный исторический музей на уни­кальной выставке «Романовы. Портрет династии», занявшей несколько первоэтажных залов бывшего Музея В.И. Ленина.

В таком расположении экспозиции можно усмотреть что-то символическое, можно вспомнить диалектическую спираль, а можно, не мудрствуя лукаво, просто обойти за-лы1, находя в них что-то, выбывающее отклик в собственной ду­ше. Простор для этого в краснокирпичном здании музея во­истину необозрим. Между тем, как подчеркнул на открытии генеральный директор ГИМа Алексей Левыкин, музей пред­ставил раритеты именно из своего собрания, не привлекая для этой изобразительной романовской ретроспективы до­стояния других хранилищ старины и художественных гале­рей. Но даже в таких рамках выставка столь богата, что ста­новится печально от осознания того, насколько малая часть сокровищ главного исторического музея страны доступна посетителям не в дни юбилейных показов, а повседневно.

Многие из них даже сотрудникам музея не слишком ве­домы. Портрет великой княгини Ольги Александровны ки­сти Нерадовского многие десятилетия пребывал в запас­никах намотанным на специальный вал и лишь к выставке был с этой оси снят и отреставрирован. Судьба этой ав­густейшей особы уникальна и по-своему чудесна. После неудачного великосветского замужества она нашла свое счастье в браке с простым (пусть даже и дворянином) офицером Куликовским и после вереницы приключений и балансирований на грани гибели оказалась в Канаде, где содержала семью и ухитрялась благотворительствовать. продавая свои картины. Очевидно, она была единственной из основной ветви правившей Россией династии, кто соот­ветствовал девизу, утвержденному Лениным для помеще­ния на особой памятной доске согласно плану монумен­тальной пропаганды: «Мы с теми, кто сам себя кормит».

Мало кто видел и карандашные наброски портретов великих князей времен Первой мировой войны, созданные отнюдь не в штабных кабинетах, а на фронте. Любопытно, что один из их авторов, прославленный лауреат Сталин­ской премии Георгий Верейский публично об этом эпизо­де биографии никогда не говорил, зато в жизнеописаниях его обязательно подчеркивалось, что художник с натуры рисовал Ленина.

Романовых, как известно, было много, и личностями иные из них являлись весьма незурядными. Великий князь Константин Константинович оставил вполне достойный след в истории русской поэзии под псевдонимом «К.Р.». Песня на его слова «Умер бедняга в больнице военной» и по сию пору не забыта, как и многие романсы, музыку которых писали крупнейшие русские композиторы. Как-то он спас Константина Бальмонта от серьезных непри­ятностей в пору первой русской революции, когда один из зачинателей символизма ударился в революционную патетику и без великокняжеского вмешательства мог ока­заться не в Европе, а в местах «не столь отдаленных». Кро­ме живописного портрета «на коне», Константин Констан­тинович предстал перед посетителями в гриме и костюме Гамлета на фотографии, сделанной после единственно­го спектакля, в котором эта августейшая особа с высо­чайшего соизволения выступила в роли принца Датского. Кстати, этот единственный случай лицедейства в семье Ро­мановых особо примечателен тем, что К.Р. сам выполнил перевод «Гамлета» на русский, притом это переложение с шекспировского на пушкинско-толстовский язык литера­туроведы склонны считать самым удачным до появления переводческих шедевров Лозинского и Пастернака.

Другой любительский спектакль состоялся в конце XIX века, и участвовали в нем театралы из высшего общества. Сцену оборудовали в доме жены московского губернато­ра, старшей сестры самой императрицы, великой княгини Елизаветы! Федоровны!, а постановщиками стали Станислав­ский и Немирович-Данченко, о чем историки Художествен­ного театра впоследствии обычно не упоминали. Сама хо­зяйка на сцену не выходила, но была в тот вечер в костюме Марии-Антуанетты, которую и она сама, и ее сестра Алек­сандра Федоровна числили в своих героинях. Кисть Федора Рерберга запечатлела ее с белыми бурбоновскими лилия­ми в руках и с воистину трагическим взглядом. Откуда знать было этой несомненной красавице, что десяти лет не прой­дет, и она похоронит мужа, погибшего от бомбы Ивана Ка­ляева, потом посетит в тюрьме убийцу и простит его. И уж подавно не могла помыслить Элла, как называли великую княгиню близкие, что через 22 года ее сбросят в алапаевскую шахту, что останки мученицы, много позднее причисленной к лику святых, кружным и во многом загадочным путем най­дут упокоение в Иерусалиме, а в начале 2000-х годов будут привезены в Россию, и множество людей придет поклонить­ся ей во время посмертного странствия по стране.

Разумеется, художник художнику рознь. Для одних на первом плане было искусство, другие же относились к вы­сочайшим заказам сугубо потребительски. Иван Крам­ской не без цинизма писал Третьякову, что «во все времена царский портрет представлял кредитный билет большего или меньшего достоинства, смотря по исполнению, но не­пременно денежный знак».

При всем уважении к несомненному, хотя и скромному, таланту автора «Незнакомки», отмечу, что Илья Ефимович Репин в своем портрете Николая II явно не думал о гонора­ре. Изобразив императора во весь рост, он исхитрился, не­смотря на масштабность, наделить своего живописного ге­роя воистину грустными глазами. Более трогательный взор на полотнах с изображением царя удался разве что Вален­тину Серову, но его императорские портреты на выставке отсутствуют, ибо хранятся в других музеях. Репина в то время портреты на банкнотах уже особо не притягивали, заказов ему хватало. В любом случае, поместив репинское полот­но рядом со столь же парадным портретом Александра III, авторы экспозиции прекрасно подчеркнули, насколько по-разному отец и сын соответствовали рангу самодержцев. Тяжелые и властные глаза Александра III, за время царствия уклонившегося от всех соблазнов ввязаться в войну, и мяг­кость сына, впутавшегося в конфликт с Японией и допустив­шего войну с Германией, подписав таким образом приго­вор и себе, и династии.

Столь же властный, но при том с налетом трагизма, взгляд Александры Федоровны увековечил в мраморе Марк Анто­кольский, увидевший в императрице женщину горделивую и на все готовую пойти ради семьи. Волшебным образом скульптор объединил в выражении лица последней царицы Дома Романовых непреклонность и неуверенность в буду­щем, словно ей дано было предвидеть несчастья, которые поджидали ее саму, мужа и детей за недалеким времен­ным горизонтом. Но о которых она в дни создания мрамор­ного бюста и догадываться не могла.

На картине Дмитриева-Оренбургского НиколайII (слева) еще наследник престола. Справа великие князья Павел и Сергей

Маленькой сенсацией стало появление в экспозиции фотографического портрета второй жены Александра II Екатерины Долгорукой, ставшей после тайного венчания светлейшей княгиней Юрьевской. Ее облик любителям исто­рии был практически неведом, да и на выставке он пред­ставлен был не без споров. Смущала, вероятно, неодно­значность образа многолетней любовницы Александра Ни­колаевича, матери внебрачных царских детей, обретшей статус пусть морганатической, но законной супруги бук­вально накануне кончины императора. Но прервавшаяся династия сродни песне, из нее факта не выбросить.

Потомкам, независимо от приязни или неприязни к ли­цам, с этой династией связанным, остается только всма­триваться в их черты, сверять со своими представлениями и размышлять, каким могло быть наше настоящее, если бы они поступали иначе, нежели наяву… Ничего изменить все равно не удастся, но оглянуться в прошлое, попытаться по-своему его понять никогда не вредно и не поздно.