Михаил Пиотровский: Надо опасаться не ислама, а исламофобии

В преддверии этой даты директор Государственного Эрмитажа, академик РАН Михаил Пиотровский ответил на вопросы нашего корреспондента

-Михаил Борисович, прежде всего, поздравляем вас с избрани­ем действительным членом РАН. Как удается найти баланс, при ко­тором вы максимально реализуе­те обе свои ипостаси — ученого и администратора?

-Директор Эрмитажа обязан на­ходить этот баланс, потому что со­гласно традиции и специфике музея его не может возглавлять человек, не занимающийся наукой. Это идет с момента создания Эрмитажа, а ему уже более 250 лет. Все мои пред­шественники занимались наукой. Был членом академии и мой отец, Борис Борисович, в течение многих лет руководивший Эрмитажем. На этом посту каждый обязан находить время для науки. Кроме того, сама работа директора музея по своей природе научно-просветительская и требует опыта играющего тренера.

-Ваша научная специализа­ция — история ислама. Сейчас те­ма исламского фундаментализма
и его политического воплощения очень остра, в обществе возника­ют исламофобии. Скажите: надо ли нам бояться ислама?

- Ислама опасаться не надо. Бо­яться надо исламофобии, точно так же, как и русофобии. Последняя, как и исламофобия, рождена страхом, что Россия на всех нападет и всех унич­тожит, всем навяжет свои ценности и тому подобное. Надо бояться тех, кто исповедует агрессивный радикаль­ный ислам, превращая его в знамя своей социальной, конфессиональной, моральной, географической и прочей агрессии. Следует различать ислам­ский фундаментализм и нормальный ислам, действуя здесь средствами просвещения. Ни христианство, ни иудаизм, ни ислам, ни буддизм в основе своей не агрессивны. Всякая религия не про то, про что политика. Она помогает человеку понять себя и сделаться лучше. Политики же лю­бых сортов пытаются использовать человека для осуществления своих больших и мелких целей. У музеев и интеллигенции как раз одна из за­дач — показывать, в чем назначение религии и как ее используют совсем в других, часто корыстных целях.

-Если задача искусства — гуманизировать человека, то есть пробудить в нем самые лучшие свойства души, то как понять вы­бор Эрмитажем бельгийского ху­дожника Яна Фабра? Выставку, которая сейчас проходит в музее, многие называют скандальной.

-Выставка Фабра — блестящая экспозиция одного из самых знаме­нитых художников мира. Он отно­сится к категории мастеров, которые разговаривают с людьми на языке эпатажа. Таких, как британский ху­дожник Дэмьен Хёрст и американец Джефф Кунс. Фабр прибегает для выражения своих мыслей к резким, непривычным для большинства средствам. Он устраивает диалог со старым искусством, показывая всем, что устоявшееся, примитивное понимание классиков, мягко говоря, не совсем верно. Он вводит нас в «лавки» фламандского живописца XVII века Франса Снейдерса, объяс­няя, что его изображения не просто красивые картинки. Представьте на секунду, как пахнет в лавке, где про­дается дичь, то есть убитые живот­ные. «Лавки» (для непосвященных: это цикл работ Снейдерса) напоми­нают, что все равно смерть придет.

И в этом смысл всей голландской живописи. Когда мы увлеченно смо­трим натюрморты, то в наше подсо­знание проникает мысль о бренности всего сущего, о том, что все, сейчас цветущее, потом обязательно уйдет… Человек всегда должен думать об этом. Свои философские максимы Фабр подчеркивает художественны­ми приемами. Ведя диалог с Рубен­сом, создает в своих картинках с помощью снимка современным фо­тоаппаратом эффект исчезновения картин Рубенса в каком-то тумане.

Это опять послание нам, что мы чего-то не понимаем в искус­стве фламандских живописцев. Он вправе делать это, потому что сам фламандский художник. В зале Ван Дейка Фабр ставит вырезанные из благороднейшего каррарского мра­мора фигуры простых людей. Они как бы созвучны фигурам аристо­кратов, изображенных Ван Дейком. Возникает карнавальный ряд, и нам есть над чем подумать, сравнивая два типа лиц. В соцсетях особое раз­дражение вызывают инсталляции, где изображены мумии собаки и кошки. Многие не понимают, что это сильное средство борьбы с плохим отношением к животным. Сюсюка­ющая их защита уживается с жесто­кой реальностью, особенно в нашей стране, где животных нередко уби­вают и ликвидируют варварскими способами. И тут Эрмитаж абсолют­но созвучен с Фабром. В ответ на всякие глупости о распятых кошках, на хэштеги «позорЭрмитажу!» мы отвечаем хэштегом «кошкизаФабра».

В 90-е годы прошлого века именно наш музей стал привечать выбро­шенных на улицу кошек. Чтобы спа­сти хотя бы часть их, а не потому, что они что-то охраняют от крыс…

-За частным вопросом о Фа­бре вы видите отношение публики к современному искусству? И когда его квалифицируют как поще­чину общественному вкусу, речь идет о простом непонимании?

-Мы столкнулись с необходимо­стью просвещать людей. Как в слу­чае с исламофобией, так и здесь — с эрмитажефобией. Наверное, где-то и наша вина. Слишком понадеялись на то, что люди сами поймут. Это хороший урок. Отсюда вывод: му­зей должен больше просвещать. Мы, во-первых, начали контратаку в соцсетях, во-вторых, у нас идут постоянные встречи с настоящими защитниками животных, организу­ются лекции, экскурсии.

-Почему бы не предварять та­кие выставки информационной кампанией?

-Она была. Подозреваю, что кому-то не понравился как раз ее масштаб. Только поймите, насильно просвещать нельзя, люди должны сами этого хотеть. Народ приучи­ли к поп-музыке и другим жан­рам масскультуры, где все легко и понятно. А настоящее искусство сложно! Скандал вокруг выставки Фабра показывает, что никто из возмущающихся не понимает не только современного, но и старо­го, классического, искусства. Надо больше книжек читать.

-Вы недавно вернулись из ко­мандировки на Ближний Восток. Что вы там увидели?

-Гибнут не только люди, но и уничтожаются сокровища миро­вой культуры. Наш музей и Санкт- Петербургский международный культурный форум в прошлом году потребовали применения силы для защиты культурных ценностей. Я горжусь тем, что российские ВВС помогли вернуть миру Пальмиру. Надо только не забывать, что вой­на боевиков ИГ — это увеличенное искажение, извращение и явление того же порядка, когда человек кидается на какие-то непонравившиеся ему экспонаты выставок под предлогом, что они оскорбля­ют его чувства. Нельзя это делать, нельзя уничтожать или запрещать всё, что не нарушает закон. Я рад, что сейчас готовятся изменения в законодательство, которое будет еще строже карать за вандализм и варварство по отношению к произ­ведениям искусства. Я благодарен Говорухину, он поднял вопрос, ро­дившийся из реальных нападений на выставки.

-В работе музеев что-то карди­нально изменилось по сравнению с советским периодом?

-Ничего. Задачи музеев вечны и находятся выше смены полити­ческих режимов. Разве что больше времени и усилий уходит на поиски денег. Сейчас принято всё оцени­вать по рейтинговой системе. Эр­митаж в самых разных рейтингах находится на первых местах. Его называют и лучшим музеем России, Европы, мира, самым романтичным на земле местом, одной из десяти достопримечательностей, которые нужно посетить в этой жизни. В прошлом году эрмитажный инстаграм вошел в пятерку лучших инстаграмов и т.п. И это потому, что он один из наиболее динамичных музеев планеты. Это образец того, как должна действовать и наша «мягкая» и «немягкая» сила.

-Тема отношений Русской пра­вославной церкви и музеев по- прежнему актуальна. Несколько лет назад вы выступили против пе­редачи фондов российских музеев в пользу РПЦ, на чем она настаива­ет. Далеко ли до консенсуса?

-Противостояния Церкви и му­зеев нет. Есть попытка стравить разные сферы культуры, за которой стоят некоторые активисты граж­данского общества и Церкви. При­чем общество и СМИ иногда принимают чье-то частное мне­ние за официальную позицию РПЦ. Вот свежий эпизод. Один церковный деятель выразил неудовольствие выставкой Фабра. А вся печать публикует это под заголовками: «Русская православная церковь осуди­ла Фабра». Однако ни РПЦ, ни Петербургская митрополия официальных заявлений не де­лали. Помимо СМИ, у нас есть другие каналы для обсуждения тех или иных вопросов.

Мы очень внимательно от­носимся к вещам, которые мо­гут как-то задеть Церковь или оскорбить ее догматы. Есть постоянный диалог, непростой, но уважительный. Залогом его продолжения является как раз фигура патриарха Кирил­ла, призванная и способная, считаю, обеспечить примирение в обществе. Недавно состоялась его встреча с директорами музеев, где мы наметили «дорожную карту» об­суждения острых вопросов, волну­ющих культуру и Церковь. Так что ни о каком противостоянии речь не идет, просто у нас в обществе хвата­ет тех, кто мечтает о непрерывной турбулентности.

-Как вы восприняли перенос доски Маннергейма в музей Цар­ского Села?

-Много лет назад мы делали выставку о нем. Не обошлось без споров, но тогда было нормальное время, когда люди считали возмож­ными и выставку о Карле XII, и о Маннергейме. Можно было открыть гостиницу «Маннергейм», которая, кстати, до сих пор существует. Сей­час происходит взрыв нетерпимо­сти, даже ненависти в обществе, ко­торые мы должны как-то нивелиро­вать. Слишком много людей стали обижаться непонятно на что.

-Может, это следствие общего падения культуры?

-Это общее падение уровня зна­ний и желания размышлять о слож­ных вещах. Очень просто: Маннергейм — черный, Колчак — белый, но на самом деле — черный. Слава богу, все фигуры русской истории — слож­ные. И отношения между людьми должны быть сложными, а не так, чтобы: это запретить, это уничто­жить, облить, сбить, сломать… Луч­ше постоять и подумать.

-Вас радуют «очереди на вы­ставку Серова» и «ночи в музеях»?

-Ну, хорошо, что люди приходят в музеи. Очередь на выставку — за­мечательно. Правда, странно, почему вдруг сегодня, а не вчера? Серов-то, замечательный художник, выставлен всегда. Ну пусть так. Все очнулись, что-то побудило людей пойти посмо­треть Серова. «Ночи в музее» — тоже неплохо. Но тут важно, чтобы музеи не превращались в часть ночной жизни мегаполисов, которой жи­вет определенная категория людей. Чтобы это не превращалось в раз­влечение до или после ночного бара. Хотя… всякий способ приводить в музей тех, кто туда обычно не загля­дывает, — дело хорошее. Даже если пьяный посмотрел на картину, у него что-то останется в душе.

-Как вы оцениваете сегодняш­нее состояние музейной сферы России?

-Она одна из лучших в мире. И Эрмитаж, и все другие отечественные музеи находятся на высших ступенях развития музейных технологий как в смысле самой деятельно­сти учреждения, так и пропаган­ды искусства. Музеи России — пример для всего остального, что делается в стране. Когда в 90-х годах все обрушилось, раз­валилось и музеи остались без денег, под страшной угрозой уничтожения и разворовывания, они оказались единственными государственными структура­ми, которые удалось спасти от разграбления. Последующие громадные проверки показали, что весь музейный фонд страны, за мизерными исключениями, сохранен силами музейщиков. Они нашли и смогли исполь­зовать возможности законо­дательства для существования внебюджетных фондов, благо­даря чему хранилища культуры уцелели и продолжали развиваться при минимальной поддержке госу­дарства. Музеи показали способность выживать. Они резко повысили свою социальную роль в обществе и стали образцом того, какой должна быть хорошая экономика, социальная сфе­ра и политика.

-Вы приветствуете поправки в законодательство с целью уже­сточения наказания за осквер­нение произведения искусства. А есть ли у музейщиков нужда в дру­гих законодательных решениях?

-Конечно, неплохо изменить все нормативные акты, регулирующие конкурсы и госзаказы. Они какие-то коммерческие и взяткоемкие. Еще одно пожелание депутатам. Осто­рожнее занимайтесь законами, свя­занными с культурой. Избегайте в них запретительного тона, командности. Желательно создавать условия для того, чтобы расцветали все цве­ты. Культура, которая сегодня пусть даже не принимается большинством, через сто лет может составить нашу национальную гордость. Как, напри­мер, сегодня советский андеграунд. Законы призваны оберегать творче­ство всякого рода. И мы очень актив­но боремся за это.