Космонавты отряда № 0

Страна выходила из войны. Земных дел по горло. Не до космоса вроде бы. Подполковник м/с Владимир Ивано­вич Яздовский, в войну начальник медслужбы 289-й штурмовой авиадивизии, в 1947 году был переведен в Институт авиационной медицины. В 48-м Сергей Павлович Королев пригласил его воз­главить медико-биологические иссле­дования по подготовке космического полета. В своей книге «На тропах Все­ленной» Яздовский вспоминает, что из материалов по теме он нашел всего-на­всего лишь лист миллиметровки, на котором в полную величину была вы­черчена собака. «Недалеко же, пишет он не без иронии, продвинулись наши коллеги в своих раздумьях о жизнеобе­спечении человека в космосе! Ясно бы­ло, что начинать придется с нуля… Надо идти по пути, экспериментально под­крепленному авиационной медициной, проверить ее выводы, приспособить к нашим условиям то, что возможно при­способить. Пришлось дополнительно проштудировать фундаментальные ис­следования о влиянии пониженного давления, перепадов давления и гипок­сии на организм животных и человека».

 

И сегодня, через 52 года после по­лета Гагарина, мы куда больше знаем о том, как двигалась вперед техниче­ская мысль, реализовавшаяся в ракет­ные достижения. Потом первый спут­ник. Потом четвероногие космонавты: Лайка, Белка, Стрелка… Потом — Га­гарин! И получается в глазах непосвя­щенных следующая схема: «Лайка» — «Гагарин». Утрирую, конечно.

 

Книга Яздовского вышла в 1996 году. Но и в ней ни слова об отряде нулево­го цикла, об экспериментах с участием человека. Переход авиации с 1950-го на турбоактивную технику поставил ряд вопросов, касающихся здоровья, без­опасности, профессиональной деятель­ности летного состава. И их решение не могло быть осуществлено без привлече­ния к участию в проведении исследова­ний в качестве испытуемого человека.

 

Ответом на требования науки стало решение Совета Министров СССР от 14 октября 1952 года, согласованное и одо­бренное И.В. Сталиным. 30 июня 1953 года Главком ВВС издал приказ о соз­дании отряда испытателей на базе На­учно-исследовательского института ави­ационной медицины. 14 июля 1953 года начальник этого института подписал приказ за № 118, в котором, в частности, указывалось: «Организовать команду специалистов.» Руководителем 7-го от­дела (отдел испытателей) был назначен опытный авиационный врач подполков­ник м/с Е.А. Карпов. Характерно, что именно он потом стал и первым началь­ником Центра подготовки космонавтов. Назначение было логичным. Работа с испытателями дала ему бесценный опыт подготовки человека к полету в космос. Это он в 5 утра 12 апреля 1961 года раз­будил спящего Гагарина: «Юра, пора».

 

В 53-м в разные концы страны, где были расквартированы авиаполки, по­ехали гонцы-медики. Отбор был жест­кий. Из авиачастей (элита!) в испы­татели попадали 0,5 процента из ото­бранных кандидатов.

 

В Институте начало работать уни­кальное и единственное в своем роде компактное подразделение, сформиро­ванное из солдат и сержантов срочной службы. Солдаты из отряда испытателей были, образно говоря, «космонавтами нулевого цикла». Только семь лет спустя после создания команды испытателей был создан первый отряд космонавтов.

 

Из ученых, которые начинали экс­перименты, сегодня остались едини­цы. За 90 уже Сергею Авдеевичу Гозулову и Акаки Согратиевичу Цивилашвили — ученым первого на­бора испытателей. У них и их коллег судьбы схожи. Все прошли войну от и до. Все самоотверженно трудились до глубокой старости, и есть несправед­ливость в том, что их имен в летописи покорения космоса нет.

 

Мне посчастливилось познакомить­ся с Цивилашвили. Выпускник медин­ститута в Тбилиси, он сразу попал на фронт. Воевал в Сталинграде. Под Сева­стополем был ранен. Настоял на возвра­щении в часть. Войну окончил в Берли­не. Учился в Военно-медицинской ака­демии имени Кирова в Ленинграде. В 1954 году майор Цивилашвили пришел в Институт авиационной медицины. Се­годня, в 93 года, он на удивление бодр, подтянут. Прекрасная память, ясный ум, чувство юмора. «Мне, — улыбается, — везло в жизни, сильно везло. И в Ста­линграде уцелел, и до Берлина дошел, и в Институт авиационной медицины попал». Ему доверили проведение ис­следований в области высотной физио­логии по изучению влияния перепадов давления и кислородного голодания.

 

Среди солдат-испытателей был Ле­онид Сидоренко. Он считает доктора Цивилашвили крестным отцом. «Крест­ный» и «крестник» снова встретились 44 года спустя, 12 апреля 2008 года, на открытии памятника четвероногому космонавту — Лайке. Леонид Сидорен­ко участвовал более чем в 40 высотных экспериментах. В одном из уникальных внеплановых для него экспериментов надо было получить ответ на вопрос о влиянии полной обездвиженности (ги­покинезии) на человека, находящегося в воде, имитировавшей невесомость. В США, где в подобных исследованиях участвовало 500 человек, рекорд пре­бывания в воде был равен 6 суткам. У нас 20-летний солдат Леонид Сидорен­ко пролежал неподвижно в бассейне в плавках и шапочке 12 суток. Было это уже после полета Гагарина. Предстояли полеты длительные. И как долгое пре­бывание в невесомости повлияет на че­ловека, было неизвестно.

 

Я подробно прочел, и не раз, отчет Леонида об этом эксперименте. Это драматическое повествование о силе воли испытателя и профессионализме ученых, ведущих эксперимент. Приве­ду лишь заключительную часть мно­гостраничного отчета испытуемого (Леонид, любящий точность, кстати, после службы окончивший МВТУ им. Баумана, называет себя именно так).

 

 

 

 

Сегодня Сидоренко вспоминает: «Мы испытывали возможности чело­веческого организма. Мы были солда­тами, ученые — офицерами. Армейский устав соблюдался. Не было панибрат­ства, никакого сближения. Но мы род­нились сердцами. Я доверял себя экс­периментатору, а он брал ответствен­ность огромную, чтобы не допустить ЧП, гарантировать безопасность. Ис­пытывали нас, мы испытывали себя». Цивилашвили добавляет: «Солдат не испытывали чаще раза в неделю. Ребята были для нас как родные. У нас не было отношений полковник — солдат. Без те­плоты нельзя. Очень важно было, чтобы испытатель правильно оценил все фак­торы. Они после каждого эксперимента писали в протоколе свое заключение».

 

Сидоренко: «В барокамере 6 ча­сов надо провести. В освещенной зоне Земли космический корабль находит­ся не дольше 7 часов, потому выход в открытый космос ограничен 6 часами. Сколько их было… шесть… шесть… шесть… Был у нас неписаный закон: ес­ли чувствуешь себя нормально, а теле­метрия хорошая и ты говоришь «я го­тов», то эксперимент продолжали. Но в барокамере нагрузки такие, что чаще раза в неделю не выдержишь. Входишь в камеру, надеваешь маску. Вдыхаешь кислород, но остальные части тела не защищены. Пальцы растут, глаза из орбит вылезают, щеки вокруг маски вздуваются, руки надуты… Теряешь че­ловеческий облик. Когда собачку под­нимают кратковременно на 30 кило­метров, в ней закипает кровь, и собака превращается в шар. Выносливое соз­дание. Экспериментатор кусочек кол­баски ей обязательно — иди, дорогая».

 

Был ли риск в работе испытателей? В такой барокамере погиб Валентин Бондаренко из первого отряда космонав­тов. Нелепый случай — датчик откле­ился. Он ваткой со спиртом протер это место на ноге, а маска кислородная чуть отошла, кислород пошел в камеру. Ватка упала на спираль, загорелась, а тут кис­лород. Костюм вспыхнул. Ожоги. Спа­сти не удалось. Но не было случая, что­бы кто-то из ребят отказался от испыта­ний. У них не было сомнений. Доверие к экспериментаторам было полное.

 

Цивилашвили: «Мы проверили од­нажды пульс у испытателя в барокамере — 70, а у меня около нее — 150. Тяже­лые эксперименты были. Очень тяже­лые. Потому что рискованные. Многих ребят помню. Мы отбирали на весь срок службы. Очень важно, когда знаешь че­ловека, его поведение, устойчивость».

 

Сергей Нефедов, один из испыта­телей, был первым, кто 28 суток «об­живал» корабль «Восток», аналог того, на котором потом полетел Гагарин, так вспоминал напутствие Сергея Павло­вича Королева: «Королев ставил мне задачу: «Вы определите «потолок», найдите его, но ни в коем случае не за­ходите за пределы допустимого, не пе­реходите грань, которую вы почувству­ете, что дальше — НЕЛЬЗЯ. С любого эксперимента — живым и здоровым».

Конечно, ребятам доставалось. Ле­онид Бобков, пришедший в отряд в 55-м, вспоминал, как во время экспе­римента произошел преждевременный сход катапульты, и он, по его словам, ощутил «удар кувалды в подбородок». Этот «удар» он запомнил на всю жизнь.

 

Риск в работе испытателей стара­лись практически исключить. Но были и непредвиденные случайности. Гри­горий Михайлович Оноприйчук служил в отряде в самом начале 60-х. Однажды ему пришлось заменить в барокамере заболевшего товарища, хотя за день до этого он в таком экс­перименте уже участвовал. В ходе экс­перимента он потерял сознание, был в коме. Его спасли. Он продолжал затем работать в отряде. Но и сейчас тот слу­чай дает о себе знать головной болью.

 

Сидоренко: «Не знаю ни одного примера, чтобы кого-либо демоби­лизовали досрочно из-за испытаний. Служили. Ничего не было героическо­го. Все буднично, без романтики. При­ходит солдат вечером с эксперимента. «Привет». — «Привет». Смотришь, а он весь в синяках. Да и сам синюшный ходишь. «Есть будешь?» — «Нет». И в кровать шлепнешься. И наутро только скажешь что-то в нескольких словах товарищу, который идет на такой же эксперимент. Несли службу. Эта служ­ба сделала нас людьми. Золотое время. Оглядываюсь на прошлое — был в мо­ей жизни стержень. Люди нас вели ум­ные, толковые, душевные».

 

Сидим втроем с Акаки Согратиевичем и Леонидом Викторовичем, пьем чай — 93-летний грузин, прошедший войну, украинец и русский, родивши­еся после начала войны. Рассуждаем о том, где сейчас Грузия, где Украина, о судьбах страны, которой уже нет, и ко­торая первой открыла человечеству до­рогу в космос. Ученые и солдаты отряда «космонавтов нулевого цикла» были в числе тех, кто эту дорогу прокладывал.

 

Нулевому отряду не повезло — его сначала засекретили, затем, не воздав должного, забыли. Отряд первопроход­цев просуществовал 11 лет. Мы знаем «четвероногих космонавтов» — Лай­ку, Белку, Стрелку, а людей не помним. Назову немногих из нулевого отряда. Паливалдис Нейциниекс — 100 экспе­риментов, Анатолий Грачев — 96, Вла­димир Кондрашов — 90, Михаил Цыбулько — 60 (из них один — 60-суточный), Аркадий Подоплелов — 100 (из них один — 30-суточный), Анатолий Тонких — 85 экспериментов (из них два длительных). Их были сотни — без­вестных пахарей космической целины. Это были солдаты-срочники — льгот им не положено, до наград не доросли.

 

Этот рассказ о «космонавтах нуле­вого отряда», конечно, далеко не по­лон. Некоторых из ребят уже нет в жи­вых, других разбросало по осколкам великой страны. Наряду с солдатами затем в экспериментах участвовали и испытатели из офицерского соста­ва, врачи и просто добровольцы. Был научный, да и материальный интерес. Испытания продолжались и позже, идут они и сейчас. Но эти парни из от­ряда 1953-1964 годов были первыми. Они имеют полное право считать себя первопроходцами космических трасс.

 

Я впервые познакомился с некоторы­ми из них на личном приеме, который вел Председатель Совета Федерации Сергей Миронов. Было это пять лет на­зад. Пожилые, седовласые, красивые люди пришли на прием с одним чувством: «Чтобы помнили». Отряду тогда исполнилось 55 лет. Об отряде нигде не было ни строчки. Наш журнал был пер­вым, кратко рассказавшим о них, а затем и опубликовавшим информацию о том, что пятерым из них была объявлена благодарность Председателя Совета Фе­дерации. Это — Бобков Леонид Алек­сандрович, Бычковский Борис Ива­нович, Оноприйчук Григорий Ми­хайлович, Сидоренко Леонид Вик­торович, Шкиренко Федор Родионо­вич. Благодарность стала единственной наградой «космонавтам отряда № 0».

 

Потом уже, годы спустя, уже про­фессиональных испытателей, начали награждать медалями и орденами. Но вначале были сотни парней, оставших­ся безымянными. Даже внуки порой не знают, что их деды — настоящие герои. Что же говорить об обществен­ном признании.

 

Память… Она та движущая сила, та пружина, та катапульта, что заставляет Сидоренко и его друзей сегодня возвра­щаться к тем дням. Получить заслужен­ное признание солдатам уникального отряда, занимавшегося уникальной ра­ботой, «мешает» их прошлый статус — ведь они были всего лишь солдатами срочной военной службы. Но разве ме­нее значимыми от того остаются их му­жество, опыт, заслуги перед Отечеством. И их, и ученых, с ними работавших.

 

Вот строки из приветствия коллег, ушедшему от нас основоположнику отечественной программы исследо­ваний по космической биологии и ме­дицине Владимиру Ивановичу Яздовскому: «Вы посвятили себя абсолютно новому, фантастически интересному делу — освоению человечеством косми­ческого пространства. Вам принадлежат первые шаги в становлении и развитии космической биологии и медицины… Что бы ни произошло в мире в будущем: какую бы принадлежность, добрую или злую судьбу ни приобрела в дальнейшем славная земля зарубежного Байконура — развернут ли в «домике Яздовского» музей первого космонавта или коопе­ративную лавочку; станет ли освобож­денный Вами Севастополь по-прежнему близким для нас или недоступно дале­ким — Вы можете быть спокойным. Вы свое дело сделали, и сделали блестяще».

 

Но кто сейчас знает имя Владими­ра Ивановича Яздовского, соратника Королева и Келдыша? Кто помнит имя Евгения Анатольевича Карпова, пер­вого командира первых отрядов и ис­пытателей, и космонавтов. А ведь эти люди — национальная гордость.

 

Вы свое дело сделали, и сделали блестяще… Эти слова можно по праву адресовать и испытателям.

В летописи покорения космоса, по­следнего подвига в истории великой страны, не должно быть забытых стра­ниц и белых пятен.

 

Наверное, и Министерство обороны, чьи солдаты проложили первую борозду космической пахоты, должно бы отме­тить роль отряда, легализовать его. Это было бы уместно, тем более что 14 июля с.г. ему исполняется 60 лет. И было бы достойно и исторически справедливо, если бы в Институте медико-биологиче­ских проблем, прямого преемника НИИ авиационной и космической медицины, рядом с памятником Лайке был бы воз­двигнут и памятник Испытателю.