Испытание вечным льдом

Шестьдесят лет назад в ходе советской антарктической экспедиции была открыта первая в истории антарктическая станция «Мирный», названная в честь одного из кораблей русской экспедиции, в 1820 году открывшей неведомый прежде материк. История отечественных ледяных вахт, сложности и достижения этой морозной не прерывающейся страды стали темой беседы обозревателя нашего журнала Олега Дзюбы с начальником Российской Антарктической экспедиции Арктического и Антарктического научно-исследовательского института Валерием Лукиным

 

 

- Наши исследования действи­тельно начались 13 февраля 1956 года, когда была открыта первая советская станция «Мирный». Но говорить о том, что между открытием Антарктиды и началом работ на ней пролегла бо­лее чем вековая полоса забвения, ни в коем случае нельзя. Существует устойчивый миф, согласно которому наша страна пришла в Антарктику, чтобы принять участие в программе Международного геофизического го­да. На самом деле все происходило несколько иначе. Но многие докумен­ты ранее были недоступны.

 

После плавания Беллинсгаузена и Лазарева отечественные моря­ки пришли в южные полярные мо­ря только через 125 лет, когда в эти почти не изученные тогда еще воды направилась китобойная флотилия «Слава». Возглавил ее знаменитый полярный капитан Владимир Ивано­вич Воронин, инструкторами были приглашены норвежские китобои, поскольку своих специалистов еще не было. В летнем сезоне 1947-1948 годов на бортах наших китобойных судов стала работать научно-опера­тивная группа из специалистов ВНИ-РО и государственного Института океанографии. Правда, на материк ученые не высаживались, но им при­надлежит честь первых исследований Антарктики. Поясню сразу, что под Антарктикой подразумевается об­ласть, включающая в себя южный континент с шельфовыми ледниками, а также окружающие моря и располо­женные в них острова. Ее политиче­ская граница проходит по 60-й парал­лели южной широты.

 

- Но о постоянном присутствии советских ученых за Южным поляр­ным кругом речь еще не заходила?

 

- Впервые об этом заговорили в начале тридцатых, когда в мире проходил Второй международный полярный год. Затем в 1945 году от­мечалось 25-летие нашего института (слово «антарктический» в названии еще отсутствовало), и возглавлявший его Виктор Харлампиевич Буйницкий в юбилейной статье предложил от­крыть в Антарктиде научную конти­нентальную геофизическую обсерва­торию. Увы, в стране было в ту пору столько проблем, что этот призыв отклика на официальном уровне не нашел. Но уже через три года Соеди­ненные Штаты Америки попытались провести международную конфе­ренцию с участием семи государств, заявивших к тому времени терри­ториальные претензии на южный материк. Правда, сами США о своих аналогичных претензиях не заявля­ли. Советский Союз организаторы не приглашали под тем предлогом, что он на континенте не работает.

 

Хотя конференция так и не состо­ялась, в ЦК КПСС и в правительстве прекрасно поняли ущербность си­туации, и верха решили подтолкнуть к необходимым действиям обще­ственность. Всесоюзное географиче­ское общество в 1949 году на общем собрании приняло декларацию, в ко­торой, в частности, говорилось о том, что мы как страна, открывшая Ан­тарктиду, не можем позволить делить ее без нашего участия. На основании этого через год был опубликован   офици­альный   меморандум Советского правитель­ства, в котором гово­рилось о возможности наших претензий на весь материк, откры­тый русскими моря­ками, и содержалось требование о том, что вопрос о судьбе этой части  света должен решаться при участии всех   заинтересован­ных сторон. Тогда у нас и началась реальная работа, приведшая к тому, что на станции «Мирный» был поднят Государственный флаг СССР.

 

- Решения высших партийных органов обычно находили воплоще­ние весьма быстро, а первую экспе­дицию готовили целых шесть лет…

 

- У меня есть доводы для пред­положения, что помешали смерть И.В. Сталина и развернувшаяся по­сле этого борьба за власть. Однако 30 ноября 1954 года в адрес Перво­го секретаря ЦК КПСС Н.С. Хрущева было направлено письмо за подпися­ми президента АН СССР Александра Николаевича Несмеянова, министров морского флота и рыбного хозяй­ства, а также исполнявшего обязан­ности начальника главного управ­ления гидрометеослужбы. В этом документе под грифом «Совершенно секретно» говорилось о необходимо­сти создания Советской антаркти­ческой экспедиции. О возможности участия в программе Международно­го геофизического года упоминалось только в послед­нем   из   десяти пунктов.

 

Почему так? Да потому, что СССР в ту пору еще не состоял в Между­народном Совете научных союзов, в котором возник­ла идея проведе­ния МГГ и созда­вался его проект. Еще около полугода понадобилось для принятия постановления Совми­на СССР об организации комплекс­ной антарктической экспедиции АН СССР, а все то, что ныне именуют логистическим обеспечением, было возложено на Главсевморпуть.

 

 

- Вокруг этого назначения ходит немало легенд. В целом же обстоя­тельства складывались примерно так — точного хода событий мы уже не узнаем. Возглавить экспедицию очень хотел Иван Дмитриевич Папанин, прославившийся в качестве начальника дрейфующей станции «Северный полюс-1». К тому време­ни заметных официальных постов он уже не занимал и, надо полагать, надеялся таким образом громко на­помнить о себе. А со стороны ЦК КПСС организацию дебютной экспе­диции курировал Анастас Иванович Микоян.

 

В те годы деньги мало что решали, все решали фонды и лимиты. Благо­даря содействию Микояна удалось организовать все самым прекрасным образом, и для его портрета я непре­менно найду место в своем кабинете. В силу неведомых мне причин к Папанину он теплых чувств не испы­тывал, и, как утверждали сведущие люди, Микоян якобы позвонил глав­врачу кремлевки с настоятельной просьбой Ивана Дмитриевича за­браковать по здоровью. У Папанина же была своя слабость: он очень не любил… академиков. Дело в том, что после вошедшего в историю дрейфа двое его участников — Е.К. Федоров и П.П. Ширшов — были избраны в Ака­демию наук СССР. Папанин же этой чести не удостоился и, видимо, затаил обиду. А против Сомова он ничего не имел, тот не был академиком и уже показал себя в должности начальника станции «Северный полюс-2».

 

Поэтому Иван Дмитриевич исполь­зовал свои немалые связи в пользу кандидатуры Сомова, чтобы не до­пустить к руководству кого-то из об­ладателей нелюбимого им звания. Как бы то ни было, а 30 ноября 1955 года из Калининграда в первый антаркти­ческий рейс отправился дизель-элек­троход «Обь». Вслед за ним последова­ла «Лена». Оба судна были построены в Голландии специально для плаваний в высоких широтах.

 

- По какому принципу выбирали места для антарктических станций?

 

- Здесь тоже не обошлось без ин­триги. При подготовке программы Международного геофизического го­да международное научное сообще­ство согласовало между странами, собиравшимися открывать свои по­стоянные базы, их местонахождения. Как я уже говорил, СССР в Междуна­родный Совет научных союзов еще не вступил, однако на международ­ную конференцию в Париж нас при­гласили. Делегацию возглавлял из­вестный советский геолог Владимир Владимирович Белоусов. Мы наме­ревались открыть одну станцию на море Дейвиса, а другую — на самом Южном географическом полюсе. По каким-то причинам вышла заминка с визами, и наши коллеги попали в Париж только на второй день. Не заезжая в отель, они сразу отправи­лись в зал заседаний. Белоусов полу­чил слово, но… последовала реплика председателя, что накануне самая южная точка планеты была выделе­на американцам.

 

Я не знаю, была ли у Белоусова до­машняя заготовка, но Владимир Вла­димирович тут же заявил, что в таком случае мы откроем станции на Юж­ном геомагнитном полюсе и на Полю­се относительной недоступности, что и было позднее сделано.

 

- Валерий Владимирович, само слово «Антарктида» продолжает бу­дить воображение, но в отличие от былых лет отношение к ней стало куда будничнее. Ни пышных прово­дов, ни кинохроники, ни оркестров…

 

- По этому поводу я припомню од­ну полярную байку. Встретились как-то в Хатанге молодые пилоты с одним из самых заслуженных арктических асов, попросили его во время застолья произнести тост. Ветеран встал и ска­зал: ордена и почести мы вывезли от­сюда до вас, а вам осталась одна ра­бота! Думается, этим все сказано, хотя лично я наградами отнюдь не обделен.

 

- А как состоялся ваш выход на «Тропу Сомова»?

 

- По образованию я океанолог. По­сле окончания Ленинградского уни­верситета пришел в наш институт, работал в Арктике, зимовал на дрей­фующих станциях. В начале 90-х го­дов прошлого уже века мне довелось принять участие в первой совместной экспедиции с американцами — мы че­тыре месяца дрейфовали в море Уэдделла. После этого я получил предло­жение возглавить Российскую Антар­ктическую экспедицию и работаю ее начальником по сию пору уже почти 25 лет.

 

- Первые экспедиции добира­лись в Антарктику многими неделя­ми и даже месяцами. А что сейчас?

 

- Самый распространенный марш­рут — воздухом до Кейптауна, потом местная авиакомпания перебрасыва­ет на Землю Королевы Мод и дальше уже развозит по станциям. Использу­ются самолеты разных марок, в том числе наши Ил-76 «ТД». А среднемагистральных лайнеров у нас пока не производят, хотя кое-какой просвет наметился. Услугами южноафриканцев пользуются практически все страны, работающие на Земле Коро­левы Мод. Это намного дешевле, чем организовывать перелеты самим. Про­блема экономии стоит для нас весь­ма остро из-за падения курса рубля. К несчастью, в этом случае импортозамещение не поможет. Чем мы заме­ним Антарктику, в которой необходи­мо работать?! Из-за этого возникают многие сложности, например, с иссле­дованиями подледного озера Восток.

 

- Если не ошибаюсь, его откры­тие — главная сенсация, преподне­сенная Антарктидой?

 

- Несомненно. Представьте водо­ем площадью с Ладожское озеро, над которым почти четырехкилометро­вая толща льда. Само бурение его стало важнейшим техническим до­стижением. Высказывалось немало тревог по поводу того, что в воду могут проникнуть «земные» загряз­нения, способные нарушить его эко­систему. Пришлось останавливать бу­рение до разработки щадящих техно­логий. В феврале 2015 года с глубины 3769,3 метра в скважину поднялась озерная вода…

 

- Приходилось слышать, что во­прос о том, есть ли в озере Восток жизнь, пожалуй, сравним с вопро­сом, а есть ли жизнь на Марсе…

 

- При анализах удалось обнару­жить молекулы ДНК, которых нет в мировых базах данных. В слоях льда над самой водой, которые, несо­мненно, образовались из нее, а не из атмосферных осадков найдены мо­лекулы ДНК, характерные для теплолюбивых бактерий… Разгадки всех озерных тайн нам придется искать еще очень долго. А желающие при­низить значение открытия уже есть. «Нью-Йорк Таймс» недавно опубли­ковала статью с обзором антаркти­ческих исследований, в которой ото­звалась о наших работах примерно в том духе, в котором в СССР писали о полетах астронавтов США на Луну после нашего проигрыша в «лунной гонке». Практика известная: нехватка своих достижений провоцирует при­нижать значение достижений чужих. Им просто не хочется верить, что Рос­сия способна на прорывы в науке. Не обращаем на это внимания.

 

 

- Достаточно сказать, что мы сотрудничаем с 28 научно-исследо­вательскими, научно-образователь­ными и научно-производственными организациями из 10-11 федераль­ных исполнительных органов власти. Перечислять все слишком долго — от Роскосмоса до Министерства культу­ры. Последнее в основном работает с нами в том случае, если речь идет о съемках фильмов.

 

- Мне доводилось писать о ва­шем институте, когда он еще не переехал на улицу Беринга из вос­петого Анной Ахматовой знаменито­го Фонтанного дома. В ту пору один из ваших коллег с печалью сказал мне, что геологи немало сделали в Антактиде, но пригодятся ли резуль­таты их работ?

 

- Бум геологических исследований в Антарктике был вызван бытовавши­ми в 60-е годы XX века проблемами энергетического кризиса. Сейчас международное соглашение, ратифи­цированное Россией, разрешает вести только фундаментальные академиче­ские исследования. Срок действия этой конвенции истекает в 2048 году.

 

- У вас в приемной висит на сте­не панорама станции «Беллинсгау­зен», на которой бросается в глаза православная церковь…

 

- У меня возникла идея построить часовню на кладбище станции «Мир­ный» — самом большом в Антарктиде. Когда я обратился по этому поводу в нашу Санкт-Петербургскую митро­полию, то они первым делом поинте­ресовались, а только ли православные покоятся на этом кладбище?.. Осуще­ствить замысел удалось при личном участии Святейшего Патриарха Мо­сковского и всея Руси Алексия II. Па­триарх внимательно выслушал меня и сказал, что не видит ничего страш­ного, если там покоятся люди, при­надлежавшие к другим конфессиям. Он добавил в этой связи, что, откры­вая мемориальную доску в Морском Никольском соборе в Ленинграде в память погибших на подводной лод­ке «Комсомолец», видел высеченные на камне имена моряков иных веро­исповеданий, но при службе на флоте или на зимовке нельзя различать со­граждан по этому признаку. После че­го Алексий II предложил построить не часовню, а православный храм, луч­шим местом для которого стала стан­ция «Беллинсгаузен», которая часто посещается туристическими судами.

 

Я посвятил в замысел своего друга Петра Задирова, и он вызвался профинансировать наш проект. Причем это не часовня, а действующая церковь. Патриарх благословил на окормление храма Троице-Сергиеву лавру. Из нее на «Беллинсгаузен» приезжают монах и послушник, через год им на смену прибывают другие. Причем они не только служат Богу, но и  помогают нам в ремонтных работах.

 

Санкт-Петербург