И грянул «Январский гром»!

Первые месяцы

В тот роковой день, когда части вер­махта, взяв Шлиссельбург, замкнули кольцо вокруг Ленинграда, немецкая авиация сбросила на него 6327 зажи­гательных и 48 фугасных бомб. За­полыхали 183 пожара, один из кото­рых уничтожил Бадаевские склады. И пусть хранившихся там продуктов городу в нормальных условиях хвати­ло бы от силы на два дня, именно это событие стало мрачным предвестием грядущего голода.

Первую бомбардировку родно­го города хорошо запомнил видный отечественный историк, заслуженный деятель науки РФ, профессор Аполлон Давидсон, встретивший войну 12-лет­ним подростком: «Я сидел спиной к окну, читал «Графиню Монсоро». Вдруг на меня падает одеяло, которым бы­ло завешено окно. Оказалось — к сча­стью, поскольку следом посыпались осколки разбитого стекла: в кинотеатр «Форум» попала комбинированная фугасно-зажигательная бомба. Раздались крики людей, лай собак…»

Первый мощный удар немецкой авиации принес и первые жертвы среди ленинградцев. Они открыли не­скончаемый список блокадных потерь. С этого страшного дня город стал фронтом, у которого не было тыла.

Сомкнув клещи у Ладоги, взять Ле­нинград с ходу гитлеровские войска не смогли — сказались последствия летних сражений 1941 года. Они принесли на­цистам не только большие успехи, но и беспрецедентные с начала второй мировой потери. Конечно, их не срав­нить с катастрофой, постигшей Крас­ную Армию, однако ни через четыре недели, как поляки, ни через шесть не­дель, как французы, советские солдаты сопротивления не прекратили. Более того, потери в живой силе и технике, понесенные в первые месяцы войны, вынудили нацистскую верхушку скор­ректировать амбициозный план «Барба­росса». Приняв стратегическое решение сконцентрироваться на наступлении на Москву, фюрер приказал высвободить для него не позднее 15 сентября 1941 года большую часть подвижных со­единений и 8-й авиакорпус. Ленинград решили брать измором — голодом, хо­лодом, артобстрелами и бомбежками.

Участие в этой операции принима­ли и воинские соединения из многих государств Европы. Показательно, что 7-му отделу (спецпропаганды) по­литуправления Ленинградского фрон­та пришлось вести работу не только на немецком, но и на финском, нор­вежском, шведском, испанском, гол­ландском и французском языках.

В трудные дни осени 1941 года к солдатам вермахта обратился ав­стрийский коммунист Фриц Фукс, работавший в радиокомитете Ленин­града. Начав свою пламенную речь с вопроса «Немецкий солдат! Подумал ли ты о том, что значит война с Совет­ским Союзом, чем и когда она может кончиться?», Фукс закончил ее проро­ческими словами: «Ты близко подошел к Ленинграду, немецкий солдат… Но запомни — дальше не пройдешь… Ле­нинграда ты не увидишь!»

Особый разговор — о роли Финлян­дии в блокаде города на Неве. Памя­туя о том, как много сделали финские пособники нацистской Германии для того, чтобы максимально увеличить число жертв блокады, странно бы­ло видеть колесивший в 2013 году по улицам Санкт-Петербурга белый ми­кроавтобус с большой фотографией барона Карла Густава Маннергейма. Современная российская «маннергеймиада» включает телепередачи, жиз­неописания «Маннергейм в Петербур­ге», «Женщины в судьбе Маннергейма», «Маннергейм и Польша». Нет только в этом ряду работ «Маннергейм и бло­када Ленинграда» или «Маннергейм и узники финских концлагерей».

Характеризуя царившие в них по­рядки, финский историк Эйно Пиэтола писал: «Порка была настолько распространена в лагерях, что на­чальству приходилось в определенное время отчитываться об ее эффектив­ности. Розгой служил привязанный к деревянной ручке пучок изолирован­ной медной или стальной проволоки. Сильный удар этим пучком приходил­ся, как правило, на спину пленного. Костей он не деформировал, но при­чинял адскую боль».

А вот показания чудом выживше­го красноармейца Алексея Романова: «10 марта 1942 г. нас из концлагеря №2 (Северная точка) отправили на ст. Кутижма. В лагере помещалось в не­большом бараке 200—220 человек. Пи­ща наша состояла из полугнилого кар­тофеля, не вымытого и не очищенно­го, и хлеба — 200—250 граммов, но при условии, если выполнил норму; если же не выполнил, то «пайка» не полу­чаешь, и, кроме того, бьют тебя палка­ми. В нашем лагере Кутижма умерло с 10/III по 13/VII 440 человек, а остав­шихся 160 человек полуживыми при­везли в Петрозаводск. Из этих 160 человек потом еще половина умерли, потому что до такого состояния дове­ли людей власти лагеря. Особенно от­личался фельдшер — финн-палач Лехтинен, который вместо медпомощи из­бивал нас, русских, до полусмерти. На моих глазах 4 апреля 1942 г. замучили моего двоюродного брата Романова Владимира, 26 лет».

Профессор Санкт-Петербургского государственного университета Вла­димир Барышников разоблачил миф о «благородстве» финского командо­вания, якобы отказавшегося двигаться дальше старой границы с СССР 1939 года: «31 августа 1941 года финские во­йска вышли к бывшей границе между Финляндией и СССР на Карельском перешейке и сразу же стали ее пере­ходить. Но тут они натолкнулись на глубоко эшелонированную линию укреплений — на так называемый Ка­рельский укрепрайон (КАУР). По мощ­ности эти укрепления можно сравнить с Лужским оборонительным рубежом на южных подступах к Ленинграду, ко­торый с ходу пытались взять немецкие войска, и не смогли. Чтобы прорвать КАУР, финскому командованию были нужны колоссальные силы, как люд­ские, так и технические. Немцы обхо­дили Лужский укрепрайон, наступая через Кингисепп, а финнам оставалось перемалывать свою армию, пытаясь взять советские укрепления. Потери были серьезные… Тем временем немцы подошли к Пулково, Урицку, Лигово, то есть в предместья Ленинграда, и здесь встали — на Пулковских высотах завя­зались ожесточенные бои, прорваться к городу с юга немцы не смогли. Финны точно так же не смогли прорваться с севера, и обе армии остановились».

Наступление финских войск было остановлено мужественными защит­никами Ленинграда, но не Маннергеймом.

Заградительные аэростаты на Невском проспекте блокадного Ленинграда	Объявление о продаже и обмене вещей на продукты в блокадном Ленинграде

Жизнь и смерть

До начала блокады из трехмиллион­ного Ленинграда успели эвакуиро­вать 636 тысяч человек. Когда кольцо окружения замкнулось, в Ленинграде оставалось 2 млн 544 тыс. гражданско­го населения, включая свыше 100 тыс. беженцев из захваченной финнами Ка­релии, а также из Прибалтики и Ленин­градской области. Вместе с населением пригородных районов блокированными оказались 2 млн 887 тыс. человек, в том числе около 400 тыс. детей.

Может показаться невероятным, но не все имевшие возможность уехать ею воспользовались — мысль о бло­каде просто не приходила в голову! Проходившие практику в Тульской области студенты 2-го Медицинского института Ленинграда в конце августа вернулись в родной город по собствен­ной инициативе, проделав рискован­ный путь в пустых эшелонах, которые шли в город на Неве для эвакуации оборудования промышленных пред­приятий.

Очень скоро ленинградцы оказа­лись на голодном пайке. Нормы снаб­жения быстро сокращались. В начале сентября рабочие и ИТР получали 600 грамм, с 12 сентября — 500, с 2 октября — 400, с 13 ноября — 300, с 20 ноября — 250 грамм хлеба в день. Служащим в начале сентября полагалось 400 грамм, потом паек сократился до 125 грамм, как и у иждивенцев и детей. Впрочем, хлебом эта темная масса, на 40 про­центов состоявшая из солода, овса и шелухи, а позже целлюлозы, называ­лась чисто символически. Что-то сверх этого полусъедобного куска каждый должен был добыть сам. Или умереть.

Трагедией была потеря карточек, особенно в начале месяца и на всех членов семьи. «Я крикнула так, что остановился трамвай, — вспоминала блокадница Анна Викторовна Кузьми­на. — Рука вернулась к карману, а там — ни кармана, ни карточек…»

«От голода все чувства притупля­ются. Один день был похож на другой. Ждали либо спасения, либо гибели. Моей мечтой было лежать на кровати, рядом с которой стоял бы ночник и лежала краюха хлеба. Чтобы, просы­паясь, я мог от нее отщипывать. Спа­ли, не раздеваясь, в пальто и всем про­чем», — вспоминал профессор Давидсон. Он провел страшную зиму 1941— 1942 гг. в самом центре Ленинграда. Его сверстница Таня Савичева жила по адресу 2-я линия Васильевского острова, дом 13. Именно ей принадле­жит один из самых пронзительных до­кументов блокады. Дневник 12-летней девочки — хронику ухода из жизни ря­довой ленинградской семьи — невоз­можно читать спокойно и сегодня, 70 лет спустя: «Савичевы умерли. Умерли все. Осталась одна Таня».

Обессиленную девочку удалось вы­везти на «Большую землю», а спасти ей жизнь — нет. 1 июля 1944 года она умерла в эвакуации в Шатковской райбольнице Горьковской области.

В общей сложности за время блока­ды от голода, холода, болезней, бомбе­жек и артиллерийских обстрелов по­гибли около 1 млн человек. Страдания родственников, потерявших близких людей, усугублялись невозможностью достойно проводить их в последний путь. Вот страница из записной книж­ки радиожурналиста Лазаря Маграчева (за время блокады он передал в эфир около тысячи репортажей):

«Вчера, 21 января, скончался отец. Он бы еще жил и жил — крепкий ра­бочий человек. Но голод измотал, уло­жил в постель и не дал подняться.

Надо хоронить отца. Но как? Офи­циальные церемонии не соблюдаются. Гроб не достал. Завернули в белую простыню, уложили на саночки и по­тянули к кладбищу. Очень хотелось похоронить отца в отдельной могиле.

Плетемся туда. Санки помогают тянуть старший брат Владимир и бо­евой друг Моисей Блюмберг. Мама идти не могла. Мороз тридцать градусов. Добрались до какой-то булочной. Оставили санки, а сами зашли туда погреться. Отсутствовали минут пятнадцать. Вышли. Санок нет. Кому-то они сильно понадобились…

Завернутый в белый саван, лежал мой отец на панели. Что делать? Стоим удрученные, с тоской оглядываясь по сторонам. И вдруг рядом тормозит грузовик. Шофер заметил нас. Остановился. Машина доверху полна закоченевшими трупами. Подняли отца и уложили рядом со всеми. Шофер дал прощальный гудок. Мы долго смотрели вслед. Вернулись домой. Пили горячий чай. Маме я сказал, что похоронили как следует, в отдельной могиле…»

Однако в городе-крепости человеческие жизни не только обрывались, но и зарождались. Согласно недавно опубликованным данным, рождаемость в «колыбели революции» упала до минимума в октябре 1942 года, когда в среднем в сутки на свет появлялись менее двух детей. За весь 1942 год в среднем в сутки рождалось 43 ребенка против 182 в 1941 году. Если в 1941 году в Ленинграде родились 67899 младенцев, то в 1942 году — 12659, а в 1943 году — 7775.

С 24 января 1942 года благодаря подвозу продуктов по проложенной по Ладоге «Дороге жизни» ленинградцы стали получать 400 грамм хлеба по рабочей карточке, 300 — по карточке для служащих и 250 — по детской и иждивенческой. «Знаете, какая самая большая радость была? — вспоминала после войны врач-блокадница Г.А. Самоварова. — Это когда прибавили до трехсот граммов хлеба… Люди в бу­лочных плакали, обнимались. Это бы­ло светлое Христово воскресение, это уж такая большая радость была!»

Вскоре последовали новые прибав­ки. А когда по карточкам начали выда­вать мясо, сливочное масло, клюкву и сухой лук, ленинградцы поняли, что са­мые голодные дни остались в прошлом.

Точку в истории блокады поставила операция «Январский гром». Она была проведена войсками Ленинградского (командующий генерал армии Леонид Говоров) фронта в рамках Ленинградско-Новгородской стратегической операции и была скоординирована с наступательными действиями Волхов­ского (командующий генерал армии Кирилл Мерецков) и 2-го Прибалтий­ского (командующий генерал армии Маркиан Попов) фронтов и партизан.

27 января 1944 года в честь освобождения от блокады финальным аккордом в Ленинграде прогремел артиллерийский салют — 24 залпа из 324 орудий. Этот уникальный, впервые состоявшийся не в столице, салют слышали и наблюдали 560 тысяч ленинградцев, встретивших окончание блокады в родном городе.