От резких движений проиграют все

Так считает Яков Миркин, заведующий отделом международных рынков капитала Института мировой экономики и международных отношений РАН

РФС: В той или иной форме Россия, как раньше СССР, всегда была объек­том холодного отношения со стороны Запада, новейшая история не исклю­чение. Это — данность, в которой сле­дует жить и исходя из которой стро­ить государственную политику?

Яков Миркин: Действительно, в си­стеме опознания «свой — чужой» мы для Запада по-прежнему остаемся чу­жими. Проблема эта не сегодняшняя и даже не столетней давности. Стан­дартная линия в отношении России была: держать на расстоянии, убеждая при этом, что вся вина за отчужден­ность ложится только на одну сторону и на ее неправильное мироустройство. Главная ошибка Запада в трансфор­мации постсоветского пространства в том, что по отношению к России у не­го, по ощущению, преобладала логика отторжения, обламывания ее берегов, а не интеграция, признание ее частью европейской цивилизации, поощрение к тому, чтобы стать единым целым.

Сейчас, похоже, стороны дошли до стадии развода или, во всяком случае, идут к нему. Пока процесс удержива­ется в цивилизованных рамках. За эти годы российская экономика приобрела статус рыночной, интегрировалась в мировое хозяйство. Правда, это не распространяется на связи с США, у которых торговля с Россией мини­мальна: по обороту мы у Америки на 28 месте, сразу после Таиланда (0,5 процента американского экспорта и 1 процент импорта). А вот с Европой все куда серьезнее: по импорту Россия — торговый партнер ЕС номер два, по экспорту — номер четыре.

Развод, как известно, может быть разным. По-прежнему между нами существует поле притяжения, но ря­дом растут и основания для все более жестких конфликтов. Если будет вы­брана конфронтация, если на каждое резкое движение одной стороны будет даваться все более громкий ответ дру­гой, то проиграют все.

РФС: Насколько правомерно, если мы говорим о санкциях, вести речь о позиции некоего обобщенного «Запа­да», учитывая, что экономические, да и военно-политические интересы США и Европы, тем более отдельных ее го­сударств, могут весьма существенно расходиться и даже противоречить друг другу?

Яков Миркин: Степень «единения» во многом определяется размером эконо­мических связей. Европа обычно ведет себя в отношении России менее напо­ристо, чем США. Мы соседи, живем через забор, Евросоюз — это полови­на российского товарооборота, центр инвестиций в российскую экономику. В свою очередь, Россия — это почти треть европейского рынка энергоно­сителей. Размеры торговли с США у нас меньше, чем с Белоруссией. Это делает возможным более жесткую ли­нию. «Диверсификация», сужение доли России на рынках ЕС- это официаль­ная энергетическая политика США в Европе. Об этом открыто заявляется. Двусмысленна позиция многих стран Восточной Европы. Теплых чувств у властей обычно немного. Но зато есть энергетическая зависимость от Рос­сии, желание жить на ее рынках, а то и посредничать между ней и внешним миром. Доля российского газа во вну­треннем потреблении в Латвии, Литве, Эстонии — 100 процентов, Словакии — 98 процентов, Болгарии — 92 процента, Сербии, Черногории — 87 процентов, Чехии — 78 процентов, Венгрии — 60 процентов, Словении — 52 процента, Польши — 48 процентов.

Поэтому сегодняшние санкции — лишь рябь на поверхности. Уровень интеграции высок, поэтому нельзя ввести действительно масштабные санкции без того, чтобы не вызвать новую волну кризиса в Европе. Но важно смотреть на перспективу: на кону стоит фундаментальный курс — на интеграцию с Россией или, на­оборот, на то, чтобы разомкнуть на­ши экономики. Ни отказы в визах, ни аресты счетов нескольких десятков лиц или замораживание операций с отдельными компаниями не причинят серьезного ущерба хозяйству России. Самые тяжелые последствия могут наступить от воздействия других фак­торов. Во-первых, от снижения цен на нефть и газ, которые, как финан­совые переменные, формируются на рынках нефтяных деривативов в Нью-Йорке, Чикаго и Лондоне. Во-вторых, от физического вытеснения России с европейских топливных рынков под флагом диверсификации источников поставок. Эту цель не скрывают ни в Евросоюзе, ни в США, открыто про­являющих интерес к тому, чтобы во­йти на европейский энергетический рынок. К слову, по углю США уже конкурируют с нами, став вторыми по объему поставщиками в Европу. В-третьих, от ужесточения запретов на передачу технологий, перекрытия каналов прямых иностранных инве­стиций, связанных с модернизацией российской экономики.

РФС: В таком случае давайте подроб­нее остановимся на этих фундамен­тальных опасностях.

Яков Миркин: Начнем с цен. Фактор, играющий на их понижение, — рост добычи углеводородов в Северной Америке. Прогнозируется, что в 2015 году США выйдут на первое место в мире по добыче нефти, опередив Рос­сию и Саудовскую Аравию. О сланце­вой революции в добыче нефти и газа знают все. Нетто-экспортером газа США собираются стать к 2020 году. Быстрый рост производства углево­дородов в США высвободит для ми­рового рынка часть энергоресурсов Канады, Мексики и других поставщи­ков, такой рост предложения должен давить на цены вниз.

Кроме того, нефть — с начала 2000-х годов финансовый товар. Ме­сто его обитания — срочные биржи США и Великобритании. Это в выс­шей степени спекулятивный рынок, игроки легко уходят из нефтяных деривативов на рынки валюты, акций, облигаций, металлов. Мировые цены на нефть определяются именно там. Фундаментальные факторы — произ­водство, спрос, предложение, запасы нефти и газа — сегодня вторичны. По­этому нет ничего более нестабильно­го, изменяющегося, чем цена на нефть. Не случайно прогнозы нефтяных цен почти никогда не сбываются. С начала 2000-х годов существует устойчивая связь нефтяных цен с курсом доллара США к корзине мировых валют. Имен­но в долларах формируются цены на нефть и газ. Именно в этой мировой резервной валюте происходят расче­ты за углеводороды. Так все устроено, и немедленно изменить это нельзя. Поэтому стоит доллару начать укре­пляться, как цены катятся вниз. И на­оборот, когда доллар слабеет, мировые цены на нефть, газ, металлы стремятся вверх. Все это важно, потому что мы продолжаем находиться под угрозой падения цен на нефть и газ, хотя это и кажется иногда бумажным драконом.

В чем проблема сегодня? По всем признакам мы находимся в начале длительного периода, когда доллар в очередной раз начнет долго и труд­но циклически укрепляться. У него 15-18-летние циклы движения курса, и ему «пора» становиться тяжелее. Ес­ли этот прогноз верен, нас ждут 6-7-8 лет давления американской «тяжелой» валюты на нефтяные цены.

РФС: В таком случае, может быть, нашим «ответом Чемберлену» может послужить переход на расчеты в ру­блях за российское сырье, как это уже предлагают?

Яков Миркин: Ответ неправильный. Мировые цены на нефть, газ и метал­лы формируются в долларах США, это — стандарт, это международная практика, это сегодня неизменяемо и от нашей с вами воли не зависит. Ру­блевые сырьевые биржи как центры ценообразования в обозримое время создать не удастся по причине жесто­кого дефицита ликвидности и малой значимости в мировых масштабах. Переход на рубли имеет два аспекта — установление цен и расчеты в рублях. Цены в рублях сейчас невозможны по причинам, указанным выше. Значит, долларовые цены будут переводиться в рубли, что повлечет дополнитель­ные издержки на курсовую разницу при обмене плюс на хеджирование (страхование) валютных рисков. Рас­четы в рублях означают, что для опла­ты российского сырья за границей должны накапливаться значительные остатки в рублях от экспорта в Рос­сию. То есть где-то за рубежом должен сложиться рынок рублей и рублевых активов за счет ссуд в рублях нерези­дентам и перевода в рубли расчетов за товары, завозимые в Россию. И то, и другое — длительная, тяжелая, с большими издержками связанная про­цедура. Насильно рубль в зарубежный оборот не внедришь.

Китай поставил перед собой такую задачу «на длинную дорожку» и по­тихоньку движется по ней без резких шагов и громких деклараций. Но не будем забывать, что экономика Китая — вторая в мире. Для России же по­добная задача невыполнима: слишком мал пока наш вес в мировой экономи­ке, слишком разбалансирована финан­совая система. Мы — развивающаяся, по сути дела, не слишком большая монопродуктовая экономика, не центр притяжения инвестиций. Товарные по­токи из России (а это и есть предмет «расчетов за рубли») в ближайшие го­ды могут снижаться. Попытка перейти на расчеты в рублях и рост в связи с этим издержек станут для ЕС допол­нительным аргументом в части избав­ления от «энергетической зависимо­сти» от России.

Готовиться к вытеснению России с сырьевых, прежде всего нефтегазо­вого, рынков ЕС необходимо — оно будет происходить вне зависимости от нашего желания. С одной стороны, Евросоюз сам, как может, старается обуздать свои нефтегазовые аппети­ты, массово внедряя энергосберегаю­щие технологии, все шире используя возобновляемые источники энергии. С другой, нынешнее обострение отноше­ний существенно усилило аргументы тех, кто усматривает в «чрезмерной» зависимости от российских поставок стратегическую уязвимость Европы. Энергетическая «безопасность» ЕС от России стала официальной политикой Евросоюза и США.

РФС: Еще одним фундаментальным вызовом вы назвали перекрытие до­ступа к передовым технологиям.

Яков Миркин: Мы на долгое время расстались с возможностью модер­низации за счет массового импорта технологий из G-7 и других развитых стран. Конечно, этот импорт и раньше был очень ограничен: скрытое проти­востояние сохранялось и по оконча­нии «холодной войны». По-прежнему Россия для США — «стратегическая точка» в государственном контроле за экспортом технологий.

Но если до начала нынешней кон­фронтации теоретически оставалась какая-то надежда заключения «ново­го контракта» с Западом, его участия в «экономическом чуде» в России, в ее новой догоняющей модернизации, то сегодня такую возможность на не­определенное время правильно будет исключить.

Не будем обманываться: все то в мире, что называлось в последние 60 лет «экономическим чудом», проис­ходило при поддержке США и на ос­нове массового трансферта западных технологий и прямых инвестиций в страну, переходящую в режим сверх­быстрого экономического роста. Что касается России, то у нас ни одна догоняющая модернизация, начиная с XVII века, не обходилась без массовой закупки западных технологий. Так бы­ло не только в царские времена, но и в годы сталинской индустриализации, происходившей по схеме «сырье в об­мен на технологии».

Посмотрите, кто участвовал в рос­сийском предреволюционном «буме»: в общей сумме иностранных капита­лов, работавших в 1915 году в акцио­нерных и паевых предприятиях, доля французских составляла 31,3 процен­та, английских — 24,8 процента, гер­манских — 19,8 процента, бельгийских—14,5 процента, североамериканских— 5,2 процента. Для сравнения: сегод­ня львиная доля прямых иностранных инвестиций оформляется через Кипр и британские офшоры, а суммарная доля крупнейших западных стран — все­го лишь 10 процентов. На Германию приходится — 4,1 процента, Францию — 3,4 процента, Великобританию — 1,4 процента, США — 0,7 процента, Япо­нию — 0,4 процента, Италию — 0,3 про­цента. Ничтожная величина с точки зрения потребностей в модернизации.

Логично предположить, что после нынешнего этапа «битья тарелок» яв­ные и неявные запреты на экспорт в Россию технологий станут еще более жесткими. При том что, мы утратили значительную часть отечественных передовых технологий и научных школ, у нас будет затруднен выход на мировой рынок технологий и прямых инвестиций — тех, с которыми прихо­дят не просто деньги, но и ноу-хау и менеджмент.

РФС: Какие риски несет с собой со­вместное понижение кредитных рейтингов России международными агентствами?

Яков Миркин: Я бы не стал пере­оценивать эти риски. И «восьмерка», и «двадцатка» в своих рекомендациях призывают ослабить зависимость фи­нансовых рынков от кредитных рей­тингов, убрать требования рейтингов из документов регуляторов. Еще десять лет назад снижение рейтинга немед­ленно влекло за собой падение рынков, бегство капитала, взрывной рост цены денег. Сегодня эти реакции стали более вялыми, рынки чуть больше полагают­ся на собственную оценку риска.

Еще один момент — мы и так уже два десятилетия живем в условиях «холодного финансового рынка». Все рекорды рынка акций были связаны со спекулятивными деньгами нерези­дентов. Из года в год наблюдается нетто-вывоз капитала за границу. Деньги, заработанные на профиците торгово­го баланса, традиционно, из года в год отправляются за рубеж. Только в 2006 и 2007 годах — это время спекулятив­ного бума перед кризисом — приток капитала превышал его вывоз. А по­том снова наступил холод. Рынок ак­ций так и не восстановился до пред­кризисного уровня, находится с 2010 года в коридоре, ведущем вниз.

Образно говоря, если живешь на морозе, понижение температуры еще на пару градусов не станет большой проблемой. Другое дело, что вне зависимости от рейтингов для нас, види­мо, будет ограничен доступ на внеш­ние рынки капитала. Крупные рос­сийские компании широко использу­ют заимствования за рубежом, капи­тализацию делают в Лондоне, Франк­фурте, отчасти в Нью-Йорке. Вот они изменение климата почувствуют, но похолодание не будет смертельным. Все это должно привести к тому, что будет больше обращаться внимания на развитие внутреннего финансово­го рынка, на рост его монетизации и доступности кредитов, на стимулиро­вание бизнеса в том, чтобы меньше денег вывозилось за рубеж как ка­питал, теряющий связь с российской экономикой.

РФС: Отключение «России» и еще трех банков от Visa и MasterCard ре­анимировало разговоры о создании собственной российской платежной системы (НПС).

Яков Миркин: Если рассматривать НПС как род бизнеса, кусок прибыли, перехваченный у международных пла­тежных систем, — почему бы нет?

Если же видеть в НПС некое подо­бие берлинской стены между рубле­вым и валютным оборотом, то не сто­ит искать экономического смысла в ее создании. Это административное ре­шение, направленное на ограничение хождения валюты в стране и контроль за въездом-выездом физических лиц, создающее издержки и неудобства, прежде всего для среднего класса. Со­гласитесь, неудобно и накладно поль­зоваться внутри страны рублевыми карточками, а для поездки за границу приобретать валютную, ту же Visa или MasterCard.

Зато появится рычаг администра­тивного давления: ведь кому-то при­обретать «валютные» карточки можно будет разрешить, а кому-то, наоборот, запретить. Легко станет манипулиро­вать лимитом на приобретение на­личной валюты: сегодня он, положим, составляет 5 тысяч евро, а завтра кто-то решит, что вам хватит и 500. Любое действие следует оценивать в ряду сопутствующих шагов. А у меня серьезные опасения, что введение НПС может стать шагом на пути в мобили­зационную экономику.

Не стоит пока опасаться отключе­ния корреспондентских счетов рос­сийских банков от международных расчетных систем. Да, отношения на­тянутые, партнеры разошлись по раз­ным комнатам, но хозяйство пока еще совместное. Евросоюз в той же степе­ни зависит от России, в какой Россия зависит от него. Нынешние санкции потому и носят ограниченный харак­тер, что являются обоюдоострым ору­жием. Европейская экономика только начинает выходить из предынфаркт­ного состояния, и любой громкий сиг­нал тревоги может отправить ее туда обратно. Все понимают, что санкции против России, действительно нару­шающие сложившиеся товарные и де­нежные потоки, могут спровоцировать новый мировой экономический кри­зис. Если уж Греция могла поставить мир на грань кризиса, то тем более этим чревата конфронтация с таким гигантом, как Россия.

РФС: Как же отвечать на эти вызовы, с которыми Россия будет сталкивать­ся на протяжении ближайших лет?

Яков Миркин: Прежде всего, ответы на эти вызовы не лежат в мобилиза­ционной экономике, в ограничении свобод. Мы и без того живем в эконо­мике, перегруженной излишними на­логами, очень высоким регулятивным бременем, государственным участием и вмешательством. В результате полу­чили уникальный, один из самых вы­соких в мире уровень офшоризации. У нас мелкая разбалансированная финансовая система, в которую очень трудно инвестировать.

Нужна иная, чем сегодня, эконо­мическая политика, обращенная к нуждам среднего класса. Как воздух нужно снижение регулятивной на­грузки, налогового пресса, непомерно высокого для развивающейся эконо­мики, коррупции. Экономика — это пространство психологии, ожиданий, настроений. Вместо жалоб и внутрен­ней эмиграции людям надо дать ощу­щение, что они участвуют в удачном динамичном проекте с высокой сте­пенью свободы, в режиме генерации идей. Это невозможно, если бизнес ощущает себя словно в пространстве со сдвигающимися стенами, если он может существовать либо с участием государства, либо кормясь с руки го­сударства.

Если сразу нельзя понизить планку налогов, то хотя бы ввести сильные налоговые стимулы, вознаграждаю­щие те компании, которые показыва­ют быстрый рост. Например, ввести регрессивную шкалу налога на при­быль: показал выше прибыль при со­поставимых ценах, платишь меньше налог. Это стимул расти, увеличивать производство, показывать прибыль — ведь доля убыточных, причем ис­кусственно убыточных, компаний в России зашкаливает. Вместо того чтобы огораживать и душить налога­ми малый бизнес (численность малых компаний в России падает), дать ему налоговые каникулы на 2-3 года. Ре­зультатом станет взрывной рост про­изводства, а доходы бюджета не по­страдают, поскольку недобор от пря­мых налогов на малый бизнес будет с лихвой перекрыт НДФЛ и другими на­логами, связанными с оборотом вновь созданной продукции.

У нас стал избыточен административный аппарат, который, в полном соответствии с законом Паркинсона, создает работу сам для себя. Число нормативных актов растет по экспоненте. Это, по сути, модель крупной корпорации, в которой все меньше энергии, потому что ее все больше сковывают регулятивные издержки. Мы живем в мелкой финансовой системе с низким уровнем монетизации и слишком высоким процентом. Если кто-то думает, что дешевый доступ к кредиту можно обеспечить рыночным способом и банки это сделают самостоятельно, он глубоко ошибается, поскольку на пять банков, контролируемых государством, приходится более половины банковских активов. Добавьте сюда еще Центральный банк. И это вовсе не рыночная среда. Этот процент можно снизить только «административными потолками», как это делалось в странах экономического чуда. И доступ к кредиту в приоритетных отраслях невозможен без элементов «рационирования», подкрепленного рефинансированием со стороны Центрального банка. Нам нужна собственная, очень осторожная политика «денежных облегчений», направленная на стимулирование роста. И многое другое.