Приказ — наступать! Наконец-то…

Слева и справа от шоссе колыхались желтеющие ко­лосья. Порывистый ветер то и дело взбивал на этой пшеничной глади подобия волн, медлительно катив­ших к дальнему леску. Здесь, у деревни Раковичи, начи­налась знаменитая на весь мир наступательная операция «Багратион», увенчавшаяся полным освобождением Бело­руссии от гитлеровского ига. Этот славный плацдарм стал и самым знаковым участком пресс-тура, организованного для журналистов России и Беларуси Постоянным Комите­том Союзного государства.

 

В те далекие от почитания православной символики вре­мена вряд ли кто-либо всерьез обратил внимание, что да­та, избранная для начала наступления, пришлась на день

 

 «Образа Пресвятой Богородицы Достойно есть». Ныне же священник отец Александр отслужил молебен в часовне, посвященной этой иконе. Часовню эту воздвигли непода­леку от памятного знака, установленного в честь юбилея начала «Багратионовской страды» на добровольные на­родные пожертвования. Авторы операции, скорее всего, не обошли вниманием другую ассоциацию — за три года до этого июньского дня Гитлер бросил свои армады на Восток. Дальше слово Владимиру Высоцкому, написавшему многие из своих военных песен именно в Беларуси: «Наконец-то нам дали приказ наступать…» Конечно, приказов хватало и прежде, множество их последовало и потом. Но задачи такого размаха и масштаба без предшествующих отсту­плений раньше не ставились. Под Москвой, в Сталинграде, даже под Курском нашим армиям, дивизиям, полкам приходилось сначала принимать удары на себя, изматывать умевшего воевать врага и лишь потом отбрасывать или окольцовывать его.

 

У белорусской деревни Раковичи тяжелое, но победное право первого натиска выпало уже Красной армии.

 

Любой из посетителей этого мемориального ансамбля заметит, что подножие раковичского памятного знака пред­ставляет собой бронзовое подобие гати — бревенчатого на­стила, которыми издавна покрывали болота, поскольку иначе нельзя было одолеть непроходимые топи исчезнувшего ныне с карт болота Бридский Мох. Через много лет после войны маршал Рокоссовский вспоминал: «Нелегкое дело предстоя­ло нашим солдатам и офицерам — пройти эти гиблые места, пройти с боями, пройти стремительно. Люди готовили себя к этому подвигу. Пехотинцы невдалеке от переднего края учились плавать, преодолевать болота и речки на подручных средствах, ориентироваться в лесу. Было изготовлено множе­ство мокроступов — болотных лыж, волокуш для пулеметов, минометов и легкой артиллерии, сделаны лодки и плоты. У танкистов — своя тренировка. Помнится, как-то генерал Батов показал мне «танкодром» на болоте в армейском тылу. Часа полтора мы наблюдали, как машина за машиной лез­ли в топь и преодолевали ее. Вместе с саперами танкисты снабдили каждый танк фашинами, бревнами и специальными треугольниками для прохода через широкие рвы. Не могу не вспомнить добрым словом наших славных саперов, их само­отверженный труд и смекалку. Только за двадцать дней июня они сняли 34 тысячи вражеских мин, на направлении главно­го удара проделали 193 прохода для танков и пехоты, навели десятки переправ через Друть и Днепр!..»

 

В день нашего приезда под Раковичи фотожурналисты не­ожиданно для себя получили нестандартный повод проявить мастерство. Выяснив, что к пресс-туру присоединилась прав­нучка знаменитого маршала Ариадна Рокоссовская, первый день работавшая по отдельной программе, никто из мастеров объектива не упустил случая запечатлеть коллегу на фоне скульптурной группы памятника, сюжетом которой стало од­но из совещаний командующих лиц Белорусской наступатель­ной операции. Если генералов Батова и Панова, увековечен­ных в бронзе рядом с Рокоссовским и Жуковым, пересуды и слухи счастливо миновали, то об отношениях главных героев войны и Парада Победы (особенно в связи с разными версия­ми возникновения блестяще воплощенной на полях боев идеи двух главных ударов) молва разносилась разная. А поскольку личность Маршала Советского Союза, возглавлявшего к тому же целых шесть лет министерство обороны Польши в звании маршала этой страны, мало кого может оставить в равноду­шии, то Ариадне Константиновне довелось не только отвечать на вопросы, но и услышать кое-что новое, пусть даже не без оттенка мифологизации, о ее великом прадеде.

 

Желающим пообсуждать нюансы перипетий служебных и личных контактов маршала, принимавшего парад, и мар­шала, командовавшего парадом, было четко ею сказано, что разные взгляды на те или иные темы и сложности как воен­ных, так и мирных судеб, не мешали взаимному уважению. Маршалы не были близкими друзьями, но с уважением от­носились друг другу, не дружили домами, но бывали в гостях один у другого по примечательным для каждого поводам.

 

Обозреватель одной из газет военного профиля Игорь Плугатарев, сославшись на свой давний разговор с маршалом авиации Александром Ефимовым, получившим свою первую из двух медалей «Золотая Звезда» за победы в белорусском небе и убийственные для немцев фронтовые атаки по назем­ным целям во время операции «Багратион», поведал, что во время передышки между боями Рокоссовский вдруг встре­тил… старшину, избивавшего его в ленинградских «Крестах». Будущий маршал, а тогда комдив брошен был за решетку по ложному обвинению и если бы не вмешательство ставшего наркомом обороны Тимошенко, вполне мог бы так и сгинуть в камерах или лагерях. Свести счеты с некогда всесильным обидчиком было проще простого, но всемогущий генерал всего лишь спросил у командира полка, как проявил себя на фронте его давний истязатель, а узнав, что сражается до­стойно, сказал: пусть и дальше воюет!

 

…Лично я тоже нашел что вспомнить. Отец, служивший под Киевом, рассказывал как-то, что Рокоссовский, на­грянувший в его часть с внезапной инспекцией, проверил, чем кормили в тот день солдат на обед, и поинтересовался у дежурного, а пробовал ли тот сам содержимое котлов. Растерявшийся до полубесчувствия лейтенант едва ли не грянулся на пол, когда Рокоссовский отведал сомнительной баланды и тут же приказал приготовить все заново!

 

Вспоминая о знаменитых воинских операциях, повествуя о суровой прозе войны, участники и очевидцы событий иной раз упускают из виду то, ради чего велись грозные бата­лии. В Беларуси подобное забвение невозможно. Страна, ставшая к осени сорок четвертого года по сути дела одним огромным мемориалом, отметила подвиги и трагедии воен­ных лет многими памятниками. Их нельзя сравнивать или сопоставлять. Все они скорбны и величественны по-своему. Есть однако же здесь уголок, в котором смысл и цели Вели­кой Отечественной воспринимаются особо обостренно. На­звание его звучно и поэтично — Красный Берег. Страшная ирония его в том, что дети, самому старшему из которых не было более четырнадцати, здесь в самом прямом смысле слова лишались собственной крови.

 

…Отсюда слишком многие не вернулись, а уцелевшие во все концы Европы передают свои имена. Это отнюдь не аб­страктный поэтический образ, это на самом деле так. Бе­тонные паруса белоснежного кораблика-памятника, навечно пришвартовавшегося там, где некогда оккупанты устроили детский «донорский» лагерь, усеяны черными пятнышками букв, которые издали впору принять за пробоины от корот­ких пулеметных очередей. Вблизи я прочел их и понял, что это имена тех, кого удалось спасти после изгнания гитле­ровцев от неминуемой участи не по своей воле отдать свою кровь для тех, кто залил кровью их родную землю.

 

Теперь гости Беларуси, приезжающие сюда из разных уголков Старого Света, списывают с парусов эти напоми­нания о кошмарах, деловито творившихся там, где ныне зреют яблоки, которые гостям не возбраняется срывать с веток на горькую память. А потом вдали от Красного Бере­га в храмах и мэриях священники и служащие тамошних ЗАГСов записывают в регистрационные книги или провозглашают при крещении непривычно для дальних стран зву­чащие имена: Харитон, Наташа, Аня, Михей, Ваня…

 

В упрямо навязываемые нам псевдогуманистами всех мастей представления о всеобщей толерантности и то­тально-посмертном примирении потомков палачей и жертв мемориал близ деревни Красный Берег вряд ли когда-либо впишется. Слишком горько напоминает он о тех, кто по­страдал из-за доктрины Третьего рейха о суперрасе, ради создания которой можно якобы идти на все, не чураясь планомерного и безжалостного уничтожения всех мешаю­щих людоедским планам или потребовавшихся для их во­площения в реальность.

 

Подобное с трудом осознается разумом, даже когда слы­шишь и читаешь про уничтожение взрослых. В Красном же Береге истребляли детей, так что суть происходившего и подавно с трудом поддается сравнению с чем бы то ни было в истории того, что именуется преступлениями про­тив человечества. Притом их не просто лишали жизни — у них сначала забирали кровь, подразумевая, что после этого жизнь уйдет сама собой.

 

Наш проводник по кругам «донорского» ада Александр Манкевич пояснил, что донорских лагерей на белорусской земле было не менее пяти. Экскурсовод сам из этих мест, многое он узнал от своей же матери, перед глазами кото­рой проходили порой дети, доставляемые на заклание.

 

Из всех детских лагерей этот, пожалуй, слыл самым страшным. Чаще всего сюда попадали малыши с первой группой крови при положительном резус-факторе. Подоб­ная характеристика считается универсальной, подходящей для переливания в большинстве случаев. А почему дети? Да потому, что их не полностью еще сформировавшиеся организмы вырабатывают животворную влагу, биоактив­ность которой намного выше, чем у старших. Крови у ма­лышей, конечно, поменьше, но оккупанты наполняли не­обходимые им кровяные реки, не щадя несчастных: мол, «унтерменши», «недочеловеки», чего их жалеть.

 

Их и не жалели. Перед смертельной для многих про­цедурой малолетним жертвам давали подкисленное питье, делали специальные уколы, чтобы кровь становилась те­кучей, а потому быстрей расставалась с детским тельцем. Кровь забирали по принципу, от кого сколько удастся, а по­рой и подчистую. Большинство из детей погибали, а немно­гим из уцелевших, так сказать, даровалась «высокая честь» отправиться на работы в Германию. Считалось, что такие крепыши смогут трудиться для процветания «фатерланда» подольше и поэффективнее своих более слабых братьев и сестер по мучительной участи.

 

Об ужасах легче рассказать, чем эти ужасы воплотить в камне ли, в бетоне ли, в металле. Создатели мемориала вспомнили при работе над ним древнее искусство витра­жа. Рисунки современных нам детей стали эскизами для витражных панно со сказочными сюжетами и невиданны­ми зверями. Ночами в них вспыхивают невидимые лампы, превращая скорбный уголок в фантастический мир вооб­ражения малышей, не испытавших ужасов войны. Юные соавторы этого городка радости не только рисовали, но и постарались вылепить своих любимых персонажей. Самые удачные игрушки потом отлили в металле, увековечив видение тех, кого обошла участь прожить мучительное и бе­зысходное детство…

 

У статуи девочки-мученицы в самом начале аллеи, веду­щей к «Кораблю надежды» и поляне витражей, кто-то оста­вил крохотную фигурку деда-мороза и розовую игрушеч­ную собачонку. А по дороге к белым парусам поставлено два десятка символических могильных камней, стилизован­ных под школьные парты — парты, за которыми никогда не увидеть учеников.

 

Операцию «Багратион» без натяжек можно назвать апофе­озом освобождения Беларуси. Ее изучают и анализируют уже восьмой десяток лет, но полную, завершенную картину происходившего еще создавать и создавать. Недаром же в последний день пресс-тура всех его участников пригласи­ли на уникальный без преувеличения экспертно-медийный семинар, полностью посвященный малоизвестным, а то и вообще неизвестным тем, кто профессионально не связан с историей Великой Отечественной войны, страницам бы­лого. В нескольких словах о семинаре не рассказать, при­дется уделить его сюжетам отдельный журнальный мате­риал. А пока что не могу смолчать об отдельных деталях и «Багратионовской эпопеи», и других событийных маячках, высвечивающих эпизоды по сию пору остающиеся в тени главных свершений этой битвы. Ведь до рывка по топям Бридского Моха и «клещей», в которые угодили после двух главных ударов немецкие группы армий «Центр», было фор­сирование Днепра, были страшные бои у Рогачева… …В начале двухтысячных, впервые оказавшись у днепров­ской излучины и случайно заглядевшись на семейство роскошного черного ворона и его не менее величествен­ной крылатой подруги, я увидел на опушке рытвины и ложбины, в которых отчетливо угадывались окопы и ходы сообщения, не исчезавшие с лица земли, несмотря на все усилия времени, ветров и дождей. Тут же попалась на глаза тренога подрамника с почти нетронутым кистями холстом. Перед ним задумчиво смешивал краски на палитре рослый бородач, в котором безошибочно угадывался художник. Уж не знаю, как назвал он в конце концов законченное полот­но, но, судя по всему, сюжет пейзажа явно навеян был тем, что впору назвать безмолвным эхом войны.

 

Где-то здесь воевал в 1944 году мой камчатский знако­мый Афанасий Емельянович Меньшиков, ставший Героем Советского Союза после того, как чудом уцелел при сто­процентно гибельной переправе под ураганным огнем через Днепр. В Лоеве ему присвоили звание почетного граждани­на города, а историки, готовившие к изданию «Белорусскую Советскую энциклопедию», уделили Меньшикову отдель­ную статью. Но в энциклопедиях сообщают о многих да понемногу и за бортом публикации вынужденно остались эпизоды, любой из которых вполне способен подсказать кинематографистам не одну сцену исторического фильма. Упомяну лишь об одном фрагменте тех гибельных буден.

 

Если на своем берегу меньшиковская рота близка еще была по численности к штатному составу и в лодки погру­зилось около ста красноармейцев, то на вражескую сторону удалось ступить не более, чем шестидесяти бойцам. К вы­садке страх пропал, зато появилась уверенность. С ходу одо­лели первую линию обороны, ринулись дальше и по обезлю­девшей траншее вышли в лощину, где оказалась батарея не­мецких минометов. Руки гитлеровцы вскинули вверх сразу, хотя силы оказались примерно равны и трудно было понять, кто у кого в плену. Но в ту пору немцы уже потеряли спесь, так что когда Меньшиков приказал их главному развернуть минометы, тот ослушаться не посмел. И летели фашистские же мины на фашистов, пока боезапас не иссяк.

 

…В Гомеле во время встречи с городскими журнали­стами и музейщиками я рассказал об этом заместителю директора областного музея военной славы Константину Сергеевичу Мищенко. Он попросил прислать ксерокопию давнишней газетной публикации. Реальные воспоминания кавалеров «Золотой Звезды» сейчас чуть ли не на вес зо­лота. О тех, кто остался после войны в Беларуси, многое известно, но война «подарила» тогдашней республике СССР, а теперь независимому государству столько героев, что за всеми не уследили. Только за операцию «Багратион» почет­нейшего звания удостоились около шестисот воинов, а за все этапы освобождения его присваивали более тысячи раз. На одной только памятной стеле, установленной на быв­шем Лоевском плацдарме, высечено 369 фамилий.

 

Геройские звезды на белорусских памятниках видишь так часто, что диву даешься, сколько же чудес храбрости и отва­ги смогли совершить все остальные участники операции, по разным причинам высших наград и почестей не удостоивши­еся. Бывало, что награда обходила достойных из-за неизбеж­ной на войне иной раз невозможности в срок и правильно оформить представление да отправить его по инстанциям. По данным Мищенко, бывали случаи, когда и высшее са­мопожертвование — бросок на амбразуру — оставалось без должного, пусть и посмертного признания доблести.

 

Но бывало, что при таком столкновении со свинцом смерть не добивалась своего. Рядовой Георгий Майсурадзе в боях под упоминавшимся уже Лоевым исхитрился подо­браться к изрыгающей гибельный свинец дыре вплотную и даже ствол автомата в нее просунул, однако или патроны в диске иссякли, или затвор заело, но выстрелов не прозву­чало. И тогда в ход пошло самое дорогое — жизнь! А судьба смилостивилась. Выжил Майсурадзе. При всем при этом ему было уже за сорок, когда человек четко представляет, что его ждет в отличие от свершавших подобное молодых, которые в горячке боя могли и не представлять, что оставляют позади.

 

В вермахте не было ни единого похожего подвига. Зато немцы не забывали снабжать свои огневые точки шеста­ми, чтобы убрать тело героя. Услышав это, я, честно говоря, усомнился, но Мищенко заверил, что информация точна.

 

…В американской же армии известен один такой бросок на пулеметный ствол, причем погибший и спасший тем самым остальных почитается как национальный герой. Рассуждать о высшей целесообразности и философствовать на темы абсурдности отречения от земного существования американцы в отличие от иных доморощенных наших «теоретиков» не стали…                                                           

 

 Олег ДЗЮБА, фото автора.

Гомель — Раковичи — Красный Берег — Бобруйск-Минск